«Чокнутый мужик! – подумал водитель, прибавляя газу. – Видать, его хорошо взрывной волной бабахнуло. Как бы он не окочурился у меня в салоне!»

Неестественная улыбка, блуждающая по лицу пассажира, настораживала таксиста. Так бывает, что после сильного удара или контузии человек ходит, разговаривает и почти не чувствует боли, а потом вдруг надолго теряет сознание или вовсе падает замертво.

Таксист ехал с такой скоростью, какую только позволяли развить туман и загруженность трассы. И все же – не успел.

Господин Корнеев не поскупился, заплатил по-царски, как обещал.

– Не твоя вина, парень, – вздохнул он и пошел к выходу из аэровокзала: нелепый, в стильном, длинном, испачканном пальто, с огромным букетом роз и лилий. Из пышной охапки вылетали цветы, падали ему под ноги. – Эй! – обернувшись, крикнул опоздавший господин шоферу. – Подожди меня на всякий случай!

Петр Данилович испытывал жесточайшее разочарование, под которым теплилась слабая искорка надежды. А вдруг рейс задержали? В голове шумело, все тело наливалось безысходной свинцовой усталостью. Он поднял глаза и не поверил им – навстречу, по мокрому асфальту, как в его мечтах, плыла Феодора, под зонтиком, с сумкой через плечо.

– Разве идет дождь? – прошептал он. – Я не чувствую.

И тут, словно кто-то на небесах включил все звуки, возникли и шорох капель, и шаги людей, и голоса, сигналы автомобилей, шум аэропорта.

На лице Феодоры появился румянец, глаза ее расширились, брови поползли вверх, а губы приоткрылись в крайнем изумлении.

– Не ожидала увидеть меня живым? – не понимая, что он говорит, бросился к ней господин Корнеев. Обнял, прижал к себе крепко. – А я еще не любил тебя, не ласкал! Значит, ни огонь, ни вода меня не возьмут, ни пуля, ни взрывчатка, заговорена моя жизнь от всякого зла.

– Что с вами? – удивленно прошептала Феодора, вдыхая исходящий от него запах дыма, гари, перемешанный с ароматом французской парфюмерии и цветов.

– Потом! Все потом. Дай насмотрюсь на тебя!

– Рейс задержали, – объясняла она, хотя никто ее об этом не спрашивал. Слова были нужны для того, чтобы скрыть неловкость, пылающий в груди жар.

Отец Владимира целовал ее, задыхаясь от страсти, и она, кажется, отвечала на его поцелуи. Умопомрачение! Безумие...

Шипы роз впивались в кожу, но ни он, ни она не ощущали боли, только всепоглощающую жажду обладания, в которой физическое и духовное так тесно сплелось, что превратилось в неразрывное целое.

– Тяжкая форма любовного недуга, – шептал Корнеев. – Неизлечимая. Я погиб, красавица моя. Погиб! Тебе не стоит тратить на это лишних усилий.

Феодора чуть отстранилась:

– Вы о чем?

– Говори мне «ты». Теперь можно.

Он махнул рукой таксисту, который терпеливо ждал щедрого пассажира. Если тот за обратный путь отвалит столько же, сколько за дорогу сюда, на сегодня рабочий день можно считать оконченным.

– Едем в Ольховку, – сказал, как о чем-то давно решенном, Петр Данилович. – С Владимиром я разберусь сам. Завтра.

– Он приедет встречать меня, – опустила глаза Феодора. – Вы... ты... отдаешь себе отчет...

– Отдаю! – перебил Корнеев. – Никогда еще я не осознавал с такой исчерпывающей ясностью, чего именно мне хочется. И готов отчитаться за свои чувства и поступки где угодно и перед кем угодно.

– Почему ты на такси?

Феодора постепенно привыкала по-новому обращаться к этому мужчине, который еще четверть часа тому назад был ее свекром. Кем же он стал ей сейчас?

– Мой очередной «Мерседес» взорвался и сгорел у цветочного магазина «Флора», где я покупал для тебя эти цветы! – почти весело воскликнул Петр Данилович. – Представляешь? Вот незадача. Я едва не опоздал!

– Как... взорвался?! – побледнела Феодора.

– Это ерунда. Не имеет значения, – серьезно произнес он, беря ее за руку. – Я люблю тебя, несмотря ни на что.

– Вы... ты думаешь... Нет, это не я. Не я!

– Какая разница? Я жив, машина пропала, конечно, да черт с ней, куплю новую. Тебе какую хочется?

– Нет, погоди! – остановила его Феодора. – Так нельзя. Ты подозреваешь...

– Ничего я не подозреваю. Ничего! Мне плевать, честное слово. Веришь?

Она покачала головой.

– Зря! – огорчился господин Корнеев. – Ты меня совсем не знаешь. Пора это исправить. Хуже другое: Володька, стервец, кажется, нанял сыщика, тот ходит, всюду сует свой нос, вынюхивает, высматривает. Я боюсь за тебя! Понимаешь, написанное мной завещание может вызвать кривотолки в свете последних событий. Получается, что я невольно тебя подставил. Придется улаживать ситуацию! С сыном я поговорю, а вот...