старинном замке, горели длинные белые свечи… Что с ним стало теперь? Рухнул ли этот храм романтики и войны? И от скольких ударов он свалился на землю?..
И перекресток Ханкальская-Гудермесская — замусоренная развилка, у которой начиналась моя самая несбыточная мечта — дорога из Грозного. А в начале этой дороги, на двух железных столбах, яркий плакат с гордыми, на все поле, словами: «Жить в Чечне — быть героем!»… Много раз я думал сфотографироваться под этим плакатом. Много раз откладывал всё на потом. Да так и проворонил время. Да так и не стал героем…
Вот бы изорвать календарь, что отправил всё это в прошлое!!!
Всё было, да сплыло… Прошли годы и в них нельзя поверить, в эти истории. А ведь это я, и ни кто другой, был участковым города Грозного! Ведь это я посвятил ему жизнь! Единственный сумасшедший, кто подался туда не за деньгами или идеей. Кого привела за руку светлая муза поэзии. Заговоренный которой, я прошел мимо фугасов и автоматных стволов.
О, Кавказ!!! Поэтический Иерусалим моей души! О, Грозный!!! Храм моего Иерусалима!.. Мне бы снова туда, где чернее черного горя был ясный безоблачный день, где громче громкого грома стучало в груди мое сердце, где никакой автомат не разил с такой силой, как стих…
…В конце августа в городе гуляли боевики. Они как-то просрочили свой «день независимости» и, вместо утра 6-го, появились лишь вечером 21-го. Сколько их было, нам неизвестно. Говорят, от полутора до трех сотен на целый город. Не так уж и много. Но при толковой организации налета и этого оказалось достаточно. Весной в «мирном» Грозном поснимали с магистральных улиц многие блокпосты — мол, завершили войну. Добрым этим подарком умело воспользовались бандиты. Они вышли на улицы в форме и в масках, заняли освободившиеся перекрестки и с удовольствием настреляли полсотни тех, кто носил погоны. Да прибавили к ним пару десятков замешкавшихся гражданских.
Боевики выставили на дорогах посты, якобы, для очередной проверки документов — нормальная практика в Грозном. Всех, кто вытаскивал из кармана красные служебные «корки», на месте пускали в расход: кадыровцев, милиционеров, военных, прокурорских… Еще и убивали в лучших традициях документального кино. Всё театрально, на показуху: выведут из машины, положат рядком на дороге и по очереди каждому пулю в затылок. А, уходя, бросят на спину, как предупреждающую табличку, раскрытые красные «корки».
Одни группы орудовали на дорогах, другие обстреливали из гранатометов рядом стоящие отделы милиции, комендатуры и избирательные участки. Обстрелы были вялые, негодные, больше для запугивания, чем для дела. По настоящему трудились лишь на дорогах. Там били без промаха. Погибли все те, кому в тот вечер не сиделось дома или в отделе. Кто ездил или ходил по Грозному.
У нас — никакой организации, никакого взаимодействия. Будто мало тут били последнее время. Все заявления о контроле столицы в эти предвыборные дни, оказались обычной липой. От командования ничего, кроме растерянности. После докладов о первых выстрелах и первых убитых, прислали какой-то приказ с Ханкалы: «Не покидать подразделений». Там даже завели технику, собрали людей в помощь Грозному, да так и оставили на местах. Одни говорят — сберегли людей, другие — предательство.
Конечно, не смотря на приказ, многие пустили в город пешие патрули на помощь погибающим своим. Но это мало что решило.
Опомнились уже после. Только на следующий день. Подняли тайных осведомителей, шпионов и агентуру. Начали кого-то задерживать. Да, единицы. Никто ведь не ждал, пока его схватят. Помельтешил здесь немного, нагнал страху, сократил чью-нибудь жизнь да, сев в трофейную машину, спокойно подался из города.
Утром другого дня по всему Грозному собирали свежие трупы. Больше всех было жаль, убитых в Старых Промыслах солдатов-срочников местной комендатуры. Все эти перестрелки, стычки, бои, засекретили буквально на следующий день. И никто не узнал, что же на самом деле произошло здесь вечером 21-го августа. Нас лишили правды о наших потерях и по городу поползли самые невероятные слухи. К сентябрю уже невозможно было разобраться, сколько погибло этих и тех. Да ладно, если бы только цифры. Кто-то из мирных, кого пощадили бандиты, начал вдруг вспоминать, что это были даже не мужики чеченцы, а сплошь бабы и негры. У негров только гранатометы, у баб одни снайперские винтовки. Другие лично видели, как после своего рейда боевики садились в вертолеты на окраине Грозного. А за штурвалами тех вертолетов сидели генералы из Ханкалы… Слухам не было ни числа, ни предела… Не отставало и телевидение: «…федеральными силами проводилась очередная спецоперация. Боевики начали стрелять первыми… Потери последних: до пятидесяти убитых и взятых в плен…» Еще дальше шел один важный военный. Было неясно, то ли он поглумился, давая свое интервью, толи просто, решил помахать кулаками после проигранной драки. Вот отрывок из газеты, где он рассказал, что было на самом деле: «…военные узнали о готовящейся операции еще в начале августа, поэтому по местам скопления террористов были нанесены упреждающие удары… 21 августа за час до намеченного бандитами выступления по ним было нанесено огневое поражение, что позволило сорвать их планы… только единицы из боевиков смогли лишь издали пострелять в сторону намеченных целей»…
В городке Грозного Нефтемайске боевики остановили машину с двумя молодыми чеченцами. Оба были далеки от погон, но на одном сидели камуфляжные штаны, что и насторожило «работников блокпоста». При разборе полетов — кто и откуда? — один из парней, и даже не тот, кого за штаны взяли на мушку, вытащил из кармана фальшивое удостоверение милиционера, купленное у кого-то за деньги или добытое по знакомству. Этого хватило. На следующий день хоронили обоих.
Интересный случай на перекрестке Мусорова-Нагорная:
Боевики выставили заслон, на котором чуть позже расстреляли несколько машин, убили несколько человек. В момент их появления, на перекрестке торговал самопальным бензином мальчишка-чеченец четырнадцати лет. Торговал не за какой-то скамьей с банками и канистрами, а прямо из кабины пятитонного бензовоза. На всякий случай бандиты решили от него избавиться; расстрелять — и дело с концом. Спасли пацана две чеченки. Буквально, вырвали из рук: «Ребенка за что?!!«…Кончилась эта маленькая война, и уже на следующий день ребенок вернулся к своей контрабанде. На брошенный бандитами пост заступил наш РОВД. Я стоял там два дня и так и не понял, для чего оставили жить этого спекулянта. Оба дня на его цистерне надрывно хрипела старая аудиоколонка: «Армия Джохара — Армия свободы! Армия возмездия! Армия народа!..» — Тимур Муцураев — известный поэт, изгнанник, бандит. Почему мы, вместо пацана, не расстреляли хотя бы колонку? Да неудобно было… Парень итак пережил… Чуть не убили всё-таки… Музыку заткнул кто-то из чеченских милиционеров. «Хорошо Тимур поет, — подошел он после ко мне, — красиво. И голос есть и боль в голосе. — Он замолчал и через мгновение плюнул в сторону: — Только вот, у кого башки нет, наслушаются его песен, и идут потом в лес за романтикой…»
Верно сказал чеченец. Но меня интересовало другое: когда эта «Армия свободы» пыталась прихлопнуть своего поклонника, он всё еще продолжал её боготворить? Всё еще мнил, что сейчас все опустят оружие, прослезятся и пригласят его в свои ряды?
Боевики, пусть ненадолго, на какое-то время расшевелили врага. Загудел, как растревоженный улей Грозный, завозилась в своих штабах Ханкала. В первый нагнали войск, вторая погрузилась в еще больший маразм. Но что-то сработало. Стал пошире да побогаче наш улов. Чаще стали таскать пленных. Последних подводила собственная самоуверенность и расслабленность. После удачного набега, они утратили прежнюю осторожность. Как известно, победа пьянит. Какая-то часть этих узников попадала и к нам. Прошли прежние времена и уже не каждого везли в Чернокозово.
Их было немного, кого отправили в наш отдел, и я почти никого не запомнил. Да это была и не моя работа — возиться с пленными. Я — не следствие, не уголовный розыск. И присутствовал там больше из любопытства. Но одну беседу запомнил до мелочей:
…Мы допрашиваем пленного боевика. Его недавно спустили с гор, он еще не снял камуфляж, но уже потерял всякий страх. До нас с ним возились в каком-то спецотделе, пока не наскучило. Мой ровесник. Обычное, может лишь через чур худое лицо. Подгнившие у корней зубы, которые он не прячет, когда улыбается. В глазах веселые огоньки, на устах шутки да прибаутки. «Мало лупили», — понимаю я.
В наручниках на тонких руках он сидит на скамье для задержанных и, словно не в плену, а на телевидении, дает интервью:
…- Фугасы закладывал. Сколько уже не помню, но на трех точно подрывы были. И погибшие были.
