ее побег… волны Тибра с отблесками лунного света на гребешках… мерный плеск весел… Лодка кряжистого рыбака, обожженного южным солнцем, уносит ее прочь от города на холмах…

Иногда «римский сон» уводил ее с площади, вымощенной мраморными плитами, в богатое, ухоженное поместье – виллу, окруженную оливковой рощей, с цветущим миндалем в долине… Ее тайные поездки в горы в сопровождении доверенного слуги, поиски того, что давало ей средства к существованию, и немалые. Казалось, она с самого рождения знала, чем станет заниматься…

Позже, дабы не привлекать к себе внимание, она договорилась с дикими пастухами из Кампаньи, чтобы они выполняли часть ее работы. В строго условленный день, а вернее, ночь, один из них спускался с гор и приносил ей добычу. Она, не скупясь, платила. Постепенно она приспособилась к окружению и условиям, обставила все должным образом, избегая лишних усилий. Минимум хлопот – максимум пользы для себя: таково было ее кредо. Ей везло, у нее получалось. Богиня помогала ей.

В поместье была оборудована тайная комната, полная приспособлений для ее ремесла, в которую не имел доступа никто, ни один слуга. Стены в ней украшали прекрасные барельефы, изображающие подвиг Геракла – битву героя со стражем подземного мира Аида трехголовым псом Цербером. Геракл раздразнил пса и вытащил его на свет. Чудовище пришло в бешенство, объятое ужасом, оно изрыгало слюну, падающую на землю…

В этой комнате только она, наверное, могла чувствовать себя уютно. Здесь творились таинства, освященные тысячелетним опытом. Здесь звучали молитвы… Здесь она предавалась мечтам и думам. Здесь смотрела в будущее без страха, но и без радости.

Ни друзьями, ни приятелями она не обзавелась. У нее имелись высокие покровители, которым она оказывала услуги за немалую плату. Она никому не могла довериться, кроме себя. Время от времени ей приходилось скрываться, спасаться бегством.

Ее искусство поражало совершенством, и она почти всегда добивалась того, чего хотела. Ее судьба была предопределена волей богини, которой она поклялась служить. Многое происходило: менялись времена, империи приходили в упадок, исчезали с лица земли, уходили в небытие всесильные правители – но спрос на ее услуги продолжал существовать.

И на все это – начиная с пышной царской процессии, опускающейся по выстланным дорогими коврами ступенькам в огромную погребальную яму, до похищения золотого ларца и прочих, связанных с этим событий, бесстрастно взирает жрица, скрывающая свое лицо под золотой маской собаки. Кто она? И что таится там, под искусно выкованной собачьей головой – чье-то лицо или его отсутствие?

После таких снов она просыпалась иссушенная, как лоно пустыни. Ее неутолимая жажда давала о себе знать с новой силой. Она питалась смертью, как другие питаются едой, вином и удовольствиями. Ей становилось страшно наедине с собой…

Потом, окончательно освободившись от сонного морока, она начинала возвращаться к привычным ощущениям повседневной жизни, встреч, городского шума, знакомых лиц, к огням витрин, суете магазинов, потоку информации, толкучке в транспорте… это было как подъем с большой глубины на поверхность, к свету и воздуху. Она становилась неотличимой от других, таких же женщин, обремененных заботами, умных или глупых, кокетливых или задумчивых, веселых и не очень, красавиц и дурнушек. Она могла принять любое обличье, прикинуться любой из них… ходить среди них, улыбаться или хмуриться, разговаривать, плакать, давать советы. Когда хотела, она растворялась между ними, подобно ящерке-хамелеону.

Она испытывала себя на прочность, уже понимая, что не против вернуться к своим истокам. Когда она закончит все, что удерживает ее в этом мире, то покинет его без сожаления…

Из больницы Смирнов поехал к церкви. Храм стоял недалеко от рыночной площади, окруженный побеленной каменной стеной. Во двор вели окованные железными полосами деревянные ворота с полукруглым верхом, открытые настежь. Над воротами, с вделанной в каменную арку иконы на входящих взирал печальный лик Иисуса.

Сыщик вошел внутрь двора и словно окунулся в тишину, нарушаемую шелестом огромных тополей и берез. У дверей храма стояли женщины в платках, что-то обсуждали.

– Мне нужна Евлания, – поздоровавшись, сказал он. – Где я могу ее найти?

Женщины не выказали удивления.

– Она с батюшкой беседует, – сказала самая молодая, с озорными глазами. – Подождите полчаса.

– Так долго?

Молодая прихожанка прыснула со смеху, покраснела.

– Ну, коли торопитесь, так идите себе, – без надлежащего смирения сказала она. – Евлания раньше не освободится.

Смирнов едва сдержался, чтобы не чертыхнуться. Здесь это выглядело бы неуместно. Ладно, он подождет.

Березы вокруг церкви росли особенные – с толстыми черно-белыми стволами, густые, с плакучими ветвями и сочной листвой. Они монотонно шумели, будто переговаривались. Солнце клонилось к закату, горело красным на луковицах храма, придавало воздуху розоватый оттенок. Вечерний покой был разлит над этими березами, над церковью, над свежескошенной травой, собранной в кучу у каменной ограды, над деревянной крышей колодца.

Евлания подошла неслышно – вся в черном с головы до пят, длинная, дородная, на вид лет шестидесяти, спросила:

– Вы ко мне?

Ее лицо хранило следы былой красоты.

– По весьма щекотливому вопросу, – притворно смутился Всеслав. – Я из Москвы приехал, очерк пишу о старожилах Березина. Интересуюсь местными легендами, забавными историями. Мне порекомендовали обратиться к вам.

Евлания стояла, молча смотрела на него глазами святой мученицы.

– А-а, – наконец изрекла она. – Я-то подумала, вы секрет теста для просвирок узнать хотите. Ко мне