баксиков, затем перекусила тем, что у меня завалялось в холодильнике (колбаса, паштет и лечо), и лишь после этого покинула свою квартиру.

Дальше мой путь лежал в больницу. Без труда я отыскала своего прежнего ухажера Жорика, с коим и состоялся у меня бартер — обмен денежных купюр на животворящую плазму, герметически запакованную в полиэтиленовый пакет. На прощание Жорик, успевший уже где-то слегка принять на грудь, — наверное, после удачной операции, а может, и наоборот, — попробовал было вновь заиметь со мной тесный контакт, но, как и ранее, мне пришлось его послать проветриваться в дальние места. Присовокупив, чтобы он в этих самых местах обретался как можно дольше, дабы окончательно остыл. Он не обиделся, только взгрустнул как-то и неуверенно пообещал, что все же еще подождет — может, я одумаюсь. Я, уже покидая его отделение, успела у самой двери напоследок бросить что-то насчет петухов, которые скорее начнут яйца нести, короче, тривиально исказила в свою пользу народную мудрость. Ну да ладно.

Следующей точкой моей остановки был универмаг, где я навестила «кодовский» пункт печати фотографий. Давешняя прыщавая девица меня тут же узнала и быстренько, раболепно, не успела я даже всучить ей корешок квитанции, протянула пакет с заказом.

В пакете лежала пленка с двумя годными для печати кадрами. И два снимка. Меня вполне удовлетворило качество снимков и то, что на них было запечатлено. Так что из этого заведения я вышла весьма довольная.

И лишь после этого поехала в банк.

…Лазутин меня встретил в своем кабинете, сидя за столом. Он выглядел уставшим — потухший взгляд, волевой подбородок покрылся складками, словно измочаленный, рубашка на груди расстегнута, а свободно болтающийся галстук съехал набок. Он сидел, упершись локтем в стол, придерживая голову рукой. Когда я появилась, глянул в мою сторону исподлобья, не меняя позы, и только после этого чуть приосанился, выпрямился.

Дождавшись, когда сопровождавший меня охранник исчезнет, закрыв за собой дверь, он разжал медленно губы и с усилием выдохнул:

— Проходите. Садитесь.

Я неторопливо прошла к столу и уселась напротив, в кресло. Уселась, положив на колени свою сумочку.

— Кофе не хотите? — продолжил он тянуть, вспомнив моё пристрастие. — Если желаете, то сами заваривайте. У меня сегодня был жутко тяжелый день.

Оно и видно. Как с большого бодуна.

— Что стряслось? — Я не сдвинулась с места, решив на этот раз обойтись без кофе. Выслушаем сначала своего нанимателя. А то напиток может встать поперёк горла.

— Планы меняются, — нехотя, словно это я его заставляла признаваться, проговорил он.

— То есть? Ничего не надо для вас уже делать? — тут же выдала я свою версию.

— Нет, надо, — неожиданно резко, набравшись сил, ответил банкир. Ишь ты — испугался, что я вдруг пойду на попятную? — Все надо делать. И как можно лучше.

— Тогда что у нас меняется? — с язвительной усмешкой осведомилась я.

— Сроки меняются, — проговорил он, понурившись.

Ах, вот что? Ну конечно, теперь ему, небось, требуется все поскорее. Известное дело.

— Завтра. В крайнем случае послезавтра я должен исчезнуть. Я должен быть «убит». И не иначе. Иначе — все бессмысленно.

Я насупилась. Занятая Мариной, я сегодня меньше всего задумывалась о его первом заказе. Считала — и притом вполне закономерно, — что у меня есть время и я могу еще как следует все обмозговать.

— Что вы молчите? — не выдержал он.

— Вы давали мне неделю, — напомнила я.

— Помню, что давал неделю, — нисколько не обиделся он. — Но обстоятельства изменились. Резко изменились.

— Какие обстоятельства? Вы можете говорить яснее? И когда вы, наконец, прекратите врать? Мне врать…

Он не ожидал от меня такой вспышки. Очумело заморгал глазами и уставился на меня, как бык на красную тряпку, готовый вот-вот меня боднуть.

— Почему врать? С чего вы взяли, что я вам врал?

— Со всего! — Я сделала широкий жест рукой, как бы демонстрируя всю безмерность его лжи. — Почему вы сказали, что женаты, хотя уже несколько лет как разведены с Мариной? На черта выдумали про лунатизм? Что за близняшка есть у Марины? Какого лешего вы мне всучили адрес родителей Марины, хотя знали, что та с ними не контактировала с момента вашей на ней женитьбы? Сами себя вы окружили надежной охраной. Для чего? Чего вы опасаетесь? Фу-х… Ну что молчите? Мне продолжать?

Кажется, он был сбит с толку моим напором и моими вопросами. Попытался поправить узел галстука и еще больше сдвинул его на сторону. Ему не хватало воздуха.

И тут Лазутин вскочил и пристально посмотрел на меня.

— Не надо продолжать, — заявил он и вышел из-за стола.

Лазутин походил по кабинету, как бы успокаиваясь и приводя нервишки в порядок. Затем остановился возле меня и посмотрел сверху вниз.

— Ваш юрист был прав, — усмехнулся он. — Вы недаром свой хлеб кушаете.

— А даром мне почему-то никто и не предлагает, — ядовито заметила я.

Банкир прекратил шастать по кабинету, как-то разом успокоился, точно хамелеон, быстро свыкающийся со сменой обстановки, вернулся на свое место и тяжело опустился в кресло.

— Ну хорошо, — бросил он мне, словно милостыню. — Да, я немножко приврал. Но немножко. И лишь для того, чтобы не влезать затем глубже в то, что не имеет, по существу, особого значения. Чтобы не уходить слишком в сторону.

— Ну конечно, — не поверила я. — И что же это, по-вашему, «немножко»?

— Во-первых, Марина. Да, я с нею состою в разводе. Уже много лет.

— Два года, — вспомнила я, что говорили старушки на скамейке у подъезда, где жила бывшая супруга Лазутина.

— Почему два года? — поднял он брови. И я поняла, что носители информации мне несколько приврали. Что ж, следующий раз придется учитывать их старческий склероз. — Больше. Хотя… какая разница?

— Как знать?.. — многозначительно промолвила я, делая загадочное лицо. И вновь повторила: — Как знать?..

— Разошлись мы с ней, как расходятся все нормальные цивилизованные люди, — продолжал Лазутин, игнорируя мою загадочность. И тут же начал объяснять, что он понимает под разводом по- цивилизованному: — Никто ни к кому не имел никаких претензий. Все чинно, благородно. Мы прожили с ней довольно долго. Настолько долго, что успели друг другу надоесть. Если бы у нас еще были дети, то, может, все по-другому сложилось бы. Ребёнок всё же как-то скрепляет союз. А так…

— А почему у вас не было детей? — перебила я Лазутина.

— Сначала я не хотел. Потом она не желала. А в конечном счете — успели друг к другу охладеть на столько, что о ребенке и говорить уже не стоило. Мы разошлись. Я пообещал ее поддерживать — материально, все-таки столько времени прожили вместе. И любовь у нас была. Черт побери, была ведь, никуда от этого не денешься. Как и от того, что она улетучилась.

— Ну что ж… Вы поддерживали ее материально, после развода. И неплохо поддерживали, видимо. Она, как понимаю, нигде не работает. Разъезжает на машине либо целыми днями спит дома. Так?

— Это её дело, как себя вести. Она свободна, — насупился банкир. По всей видимости, тема эта ему была неприятна. Может, он прежде не раз указывал своей бывшей супружнице на её безалаберный образ жизни, а та, настаивая на своей свободе, отговаривалась: мол, живет как хочет, и терроризировала своего бывшего муженька, который не осмеливался прекратить её финансировать. А почему, впрочем, не осмеливался?

— Пусть так, — решила я не останавливаться сейчас на этой теме. — Но почему сразу не сказали мне