утверждает, что здорова и хорошо себя чувствует и что это я нагораживаю черт знает чего и воображаю неизвестно что.

— Вы на ней женаты с самого начала её болезни? То есть десять лет?

— Можно сказать, да. Но болела она и до нашего знакомства.

— Не многие сейчас могут похвалиться таким сроком супружества, — польстила я ему. Однако моя лесть ему была не нужна. По его потухшим глазам я поняла, что проблема жены его волнует очень даже серьёзно. Так же, как и проблема собственного «убийства».

— Я волнуюсь за нее, — подтвердил он мои догадки. — Я допоздна задерживаюсь на работе. Она остаётся одна.

— Что вы хотите от меня?

— Последите за ней, — выдал он вполне нормальную просьбу. Нормальную со стороны клиента. Которая чаще иных встречается в моей работе. — Понаблюдайте за ней. Куда она ходит. Где бывает. В общем, всё.

Он вытащил из ящика стола очередную пачку купюр, правда пожиже, положил ее сверху на ту, которая была повесомей, и прокомментировал:

— Здесь ещё пять тысяч. Этого вам вполне должно хватить, — уверенно заявил он. Затем он достал фотографию и уложил её сверху на две пачки. Этакая пирамидка. — Снимок моей жены. С обратной стороны домашний адрес.

Я подхватила фотографию, игнорируя пока пачки банкнот. Со снимка на меня смотрела на самом деле красивая — с греческим таким, породистым профилем — молодая женщина, которой невозможно было дать больше двадцати пяти лет.

— Это нынешний снимок?

— Нет. Но она почти не изменилась. Вы её сразу узнаете.

Я положила фотографию на стопки долларов. Они лежали вместе — две пачки денег. Лазутин их так положил. Как бы указывая, что одна просьба от другой неотделима.

— А как же ваше исчезновение? — напомнила ему я.

— Я думаю, что дал вам хорошую возможность заниматься им, прикрываясь делом моей жены.

Да уж. Возможность спокойно искать методы его «устранения». Что-то меня тут тревожило. Не верилось, что, навязывая мне слежку за своей супругой, он преследует лишь цель моего «прикрытия». Интуиция подсказывала мне, что за этим кроется нечто другое…

— О том, что я волнуюсь о своей жене, знают многие. И у меня на работе в том числе. И то, что я нанял детектива последить за ней, будет воспринято вполне нормальным образом. Так что вы смело можете заниматься моей первой просьбой, ссылаясь, если возникнет на то необходимость, на второе задание.

— Значит, «убийство» у вас остаётся делом номер один?

— Несомненно, — твёрдо заявил он. — Хотя я хотел бы знать, что с ней происходит. Мы ведь прожили вместе не один год. Вы сами говорили, что это срок, внушающий уважение.

— Тревожитесь о жене и собрались исчезнуть? Или вы хотите прихватить её с собой? Это может осложнить всё дело.

— Ничего я не хочу. И одно другого не касается.

Вот уж с этим я бы не согласилась. Очень даже касается. Впрямую. Но я не стала дальше развивать эту тему.

— Какой вы даёте срок на ваше «убийство»?

— Неделю. Максимум неделю. И столько же — на мою жену.

Я подняла голову вверх, делая вид, что подсчитываю варианты и возможные сроки исполнения, сопоставляя их с теми, которые дал клиент; затем медленно поднялась.

Лазутин отшатнулся к спинке кресла. Я увидела, что в его глазах промелькнул страх. Он, по- видимому, испугался, что я его пошлю к черту и сейчас исчезну… А интересно, что бы он сделал, если бы я на самом деле помахала ему ручкой и упорхнула из этого банка, послав его, его денежки и его предложения далеко-далеко подальше? Не знаю. Не знаю, что бы он сделал. И выяснять это не собиралась.

Лазутин быстро взял себя в руки. Лицо его моментально приобрело прежнее выражение волевого человека, уверенного в себе.

— Я могу ничего не придумать. Я ведь не бог. И не волшебница. Что тогда?

— Я верю в вас, — с нажимом на каждое слово проговорил он. — И думаю, вы все сделаете.

На это я не нашлась что сказать. Как можно разубедить человека, когда он твердо уверен в обратном, уверен настолько, что будет до конца стоять на своём. Лазутину очень хотелось, чтобы его невероятная просьба была выполнена. До ужаса хотелось.

И я неожиданно решила: а что, ведь я смогу. И тогда у меня появится собственная контора, с собственным штатом, аппаратурой. Да мало ли что… Может, этот пройдоха-юрист прав. Правда, он говорил, не зная, что для этого мне предстоит сделать. Боюсь, его уверенность быстро бы растаяла, будь он в полной мере осведомлен.

Я подхватила две пачки денег, одну, покрупнее, сложила вдвое, так что лента едва не лопнула, и засунула купюры в карман джинсов. Другую, помельче, я рассовала в передние карманы. Фотографию я просто зажала в руке.

— С вас ещё пятнадцать штук, — решительно напомнила я.

Лазутин просиял. Он наверняка почувствовал себя победителем. Поднялся вслед за мной, обогнул стол, подхватил меня под руку5 как старую подругу, и повёл к двери.

— Звоните мне. По второй просьбе можете звонить мне в любое время суток. — Он сунул мне визитку в руку, в которой уже был зажат снимок. — А по первой… По первой никакого телефона. Только личная встреча. Понятно?

Он уже командовал. Быстро он вернулся к своей роли хозяина.

— Я буду держать вас в курсе дел. Всех дел.

Он открыл дверь и, раскланявшись со мной, пропев мне дифирамбы перед охранниками, потребовал их проводить меня, как почётную гостью, из банка.

Я ещё не подозревала, в какое дело ввязалась. Вернее, в какие дела. И что второе поручение банкира Лазутина окажется не таким уж простым. И отнюдь не рядовым. Вполне на уровне первого.

Он был ранней птахой. И поэтому, едва открыв глаза, решил, что проснулся первым. Однако, оторвавшись от лежака, и приподнявшись на локтях, тут же убедился, что ошибся. Он был не первым и даже не вторым.

Касьян глянул на часы и удивленно присвистнул. Полседьмого утра. Он заспался. Обычно в шесть он уже бывал на ногах и приступал к утреннему мациону.

Сегодня он проснулся на полчаса позже. То ли смена обстановки тому была виной, то ли усталость от прошлого дня, сопряженная с поездкой, дала о себе знать. А может, и все вместе.

У противоположной стены, поджав под себя ноги, в позе лотоса восседал кавказец. Правда, он не медитировал и не пребывал в нирване сидя. В этой позе он с остервенением выгребал ложкой содержимое консервной банки. Жилетка на нем была расстегнута, как и рубашка, почти до пупа, открывая заросшую густой растительностью крепкую грудь.

Аслан ни на кого не смотрел, только внутрь банки, которая в данную минуту для него была, казалось, самым желанным в мире предметом.

Сорокалетний толстяк, просивший называть себя Витьком, восседал посреди зала, возле рюкзака, и ловко кидал себе в рот ломти ветчины, которые доставал из вакуумной упаковки, прикусывая их белым батоном.

Касьян ещё по прошлому вечеру подметил, что Витёк любитель пожрать и не прочь это делать в