Вскоре марсовый уже смог подсказать командиру, куда точно нужно смотреть… Нет, это была не просто более мутная мгла над морем. Там в серо-синей утренней дали на правой раковине 'Надежного', все отчетливее начинала просматриваться растущая дымная полоса. Вскоре по левому борту ледокола прошли мимо так же направляющиеся в залив миноносцы первого отделения — № 203 и № 204.

— Что там, Илья Александрович! — Чихачев окликнул в мегафон стоявшего на мостике своего кораблика командира отделения миноносцев Виноградского.

— Наши возвращаются, Сергей Степанович! Флот! Все идут. Встречать бежим!

— Так рано идут? Ведь завтра только ждали… А может и нам можно?

— Так Вам кто то запретил? Канал и бочки в полном порядке, спасибо Вам! Буксиры уже выходят и 'Громобой' за ними! Телеграфа у Вас нет, никто 'Надежному' персонально не сигналил. Сами решайте!

— Спасибо!

Так… Сколько же у меня пластинок осталось? Штук двадцать есть. Хватит вроде как… Пусть потом фитилят как хотят, но не снять ЭТОГО я не могу. Один раз в жизни такое бывает. Или даже реже. Эх, Господи, благослови! — метнулась в голове Чихачева, уже шестой год как увлекающегося фотографией, шальная мысль. И немедленно переросла в уверенность.

Через пару минут на ледоколе началась возбужденная суета. Боцман добыл давно ждавшие своего часа флаги расцвечивания, вскоре они были растянуты, как и положено от гюйсштока до флагштока через топы стенег. На мостике, справа от входа в ходовую рубку занял свое нештатное, но лучшее место штатив фотоаппарата, а рядом коробка с пластинками. Готовых стекол оказалось аж целых двадцать шесть. По поводу ободранной льдом краски на бортах и явно видимых последствиях недавнего угольного аврала, командиру осталось лишь тяжко вздохнуть…

Завершив таким образом необходимую подготовку, маленький портовый ледокол отчаянно задымив прибавил ходу, развернулся и решительно отправился встречать возвращающийся в базу победоносный флот. Отправился прямо в историю, потому как серия фотоснимков Чихачева оказалась единственной, запечатлевшей самые яркие и пронзительные моменты этого дня. И, видит Бог, трудяга-ледокол и его экипаж имели на это полное моральное право…

****

— Влезть бы нам всем в Золотой Рог до темноты с этакой то оравой…

— Всеволод Федорович, дорогой, ну кто нас теперь куда гонит? Сами посудите. Полно те, ей Богу, себя накручивать. Не Цугару, чай! Там — согласен, понервничать пришлось, когда стало ясно, что тральный караван вот-вот против волны выгребать не сможет. Но справились же. А здесь наша дорожка протралена, 'Надежный', судя по телеграмме Гаупта, все прошкрябал, и не один раз…

— Прошкрябал. Не сомневаюсь. А коли ночью кто борт пропорет? Он же лед поколол только, а не в крошку истолок или растопил. Днем опасную ледышку с моста увидеть — плевое дело. А ночью?

— Не войдем все за день, кто-то из пароходства и на якоре утра подождет. Война кончилась. Топить нас никто пока больше не собирается. Не волнуйтесь понапрасну.

— В этом Вы правы, конечно, Петр Алексеевич… Что-то действительно нервы никак в порядок не соберу. Как будто пружина в часах раскрутилась и со шпенька соскочила…

Из-за Веницкого еще волнуюсь: все ли у него нормально в Вэй Хае пройдет, сможет ли 'выковырять' наших. Совсем мне подзатянувшееся молчание Форрин офиса не нравится. Затевают какую-то гадость нам бриты… Очередную! А у нас в их порту — три броненосца… Я поэтому и попросил Алексеева послать 'Святителей' с 'Пересветом'. Все-таки любую аргументацию хорошо подкреплять главным калибром! Или я сгущаю? От войны никак не отойду?

— Честно говоря, я пока тоже оглушен немножко. Так вот взять и шагнуть из войны в мир… Утром сегодня опять вскочил как ошпаренный — приснилось, что Николая Александровича с Фитингофом на их 'столе-крейсере' Камимура изловил.

— Доброе утро, господа… Всю жизнь мне поминать теперь будете, Петр Алексеевич, ту нашу прогулку к Гуаму? — вдруг подал откуда то сзади голос Беклемишев.

— А, 'Гроза береговой обороны и судоходства' Страны восходящего солнца пожаловали! Милости просим! Присоединяйтесь-ка к нам, присоединяйтесь. Мы тут с Всеволодом Федоровичем поднялись к корабельному начальству. Поглядеть далеко ли до дому осталось. И по пустякам не обижайтесь, я ведь тогда из-за Вашей задержки пол пузырька валерьяновой настойки истребил…

— Допустим, но я не за себя вовсе. Вы, Петр Алексеевич, опять 'Наварина' 'столом перевернутым' прилюдно обозвали. Некрасиво это, знаете ли. Да-с. Я все слышал. А ведь просил же… И Вы обещали!

— 'Перевернутым'! Да боже меня упаси! Напраслину возводите. У меня пол мостика свидетелей здесь. Ну, не обзывал я 'перевернутым' Ваше любимое блю… — Безобразов осекся прикрыв рот рукой. Последний слог 'до' остался не произнесенным…

Вокруг раздались сдавленные смешки, тихое хихиканье, а не сумевший как всегда сдержаться Руднев закатил глаза и с трагической миной процедил:

— Дуплет-с, господа!

А затем, разряжая неловкую паузу, вынес вердикт:

— Во-первых, пока я еще командую флотом — никаких дуэлей. Тем более среди адмиралов. Во- вторых, Петр Алексеевич, Вам все-таки придется сейчас прилюдно каяться. Мне то ведь Вы тоже обещали. Помните: когда мы у Горы стояли? Вы же знаете — у Николая Александровича это любимый пароход. А он у нас однолюб. Понимать надо такие вещи.

— Ладно, все, господа. Виноват. Признаю. Раскаиваюсь… Вы удовлетворены, Николай Александрович? Торжественно обещаю при всех Ваш любимый 'Наварин' больше не обижать.

И хватит смеяться, молодежь!

— Спасибо, Петр Алексеевич, — Беклемишев улыбаясь подошел к Рудневу, Безобразову, а так же к стоящим вместе с ними командиру 'Потемкина' Васильеву и старшему офицеру Семенову, — будем считать инцидент исчерпанным. В самом деле, зачем обижать моего 'старика'. По Уставу ведь не положено, чтоб у корабля сразу три позвища было…

— Три? А какое же третье? Что то мы тут и не слышали на 'Светлейшем'. Сами то ваши каюткампанейские как 'Наварина' своего кличут?

— Ну Вас! Опять смеяться будете. Не скажу.

— Все. Вылетело — не вернешь. Признавайтесь уж, будьте добры, любезный наш Николай Александрович!

— Как, как… 'Слоник'! Вот как…

— Господи! А слоном-то за что его, бедного…

— А это к Всеволоду Федоровичу вопрос. Кто тогда на военном совете сказал, что мы на заднем дворе у Микадо резвимся аки слоны в посудной лавке?

Очередные смешки собравшихся были прерваны докладом спустившегося с фор-марса мичмана Кускова:

— Господа! Прямо по курсу дым!

— Видно уже кто к нам на встречу бежит?

— Никак нет. Пока только дым.

— Продолжайте наблюдение, спасибо…

Полагаю, господа, бежит комитет по встрече. Миноносники, естественно. Стало быть поход наш практически закончен. Мы уже почти дома. Передать по флоту: экипажам быть готовыми к торжественному построению. Флаги расцвечивания поднять… Между колоннами иметь пять кабельтов. Скорость 8 узлов…

****

Ясным морозным утром 6 марта 1905 года Тихоокеанский флот Российской Империи подходил к своей главной базе. Две кильватерные колонны плавучего города из почти что сотни кораблей и судов растянулись на 10 миль. Изрядно задувавший ночью с запада ветер почти стих, и неторопливо поднимавшееся из-за острова Русский солнце начало пригревать сталь бортов, надстроек и башен. Удивительно, но даже на кораблях бывает слышна звонкая весенняя капель…

На палубах и мостиках толпились моряки и армейцы: все заждались встречи с Родиной, с ожидающими там родными и близкими, предвкушая по праву заслуженный ими отдых после тяжких ратных