Нести Гучкову Приказ №2 – и требовать? Подписи под ним! Мало! пусть вот он от себя, а не от Совета устанавливает всеобщую выборность офицеров! А что ж, товарищи, мы должны быть последовательны в своих демократических принципах: как можно признать офицерами всех назначенных старорежимных?… А Гучков даже отдание чести уклоняется отменить.

Решили.

Теперь Чхеидзе имел важное сообщение. Ему было поручено провести переговоры с правительством об арестовании всего дома Романовых. Приходят тревожные слухи: сейчас Николай почему-то в Ставке и свободен там, а по слухам собирается в Киев и как бы не в Крым. Чхеидзе заявил правительству о решении Совета и настаивал: немедленно к исполнению! Правительство – и возражать не возражает, а вялое, ни к чему не способно. Один из благоприятствующих министров (кто? Некрасов…) заявил, что правительство готово облегчить Исполнительному Комитету, если он захочет арестовать сам.

А – сами они?! Не хотят ручки пачкать?

Нет, заставить их самих! Это, товарищи, очередной буржуазный манёвр: перетолкнуть арест на нас. Мы – конечно можем, мы – всегда успеем, но они правительство, и они первые обязаны. Николай Семёнович, настаивайте, чтоб они сами!

Последние сведения: Николай Романов желает прибыть в Царское Село.

Это хорошо, тут его взять ничего не стоит. А в Ставке могут быть трудности, там генералитет, контрреволюционное гнездо.

А другие Романовы?

С другими Романовыми слегка подождать, а то спугнём. Не всех сразу.

Но что делать с Николай Николаичем? Ведь они под сурдинку отдали ему Верховное Главнокомандование!

Совету депутатов не присылаются обязательные экземпляры военных приказов, а надо бы. Уже три дня, как по всей армии гуляет приказ Николай Николаича, и вот он только теперь тут. И что ж он строчит? Что он назначен волею государя императора! И председатель Львов – тоже волею императора! И перечисляет министров, получается – и они волею императора. Вот как они свои чёрные кольца плетут. А мы – всё пропускаем.

Так заставить правительство этот приказ немедленно отменить! Гучкову, поручить делегации: отменить!

Николай Николаича самого надо отменить. Как можно доверять ему армию? Он же в два счёта и вернёт нас к старому режиму!

Это подкоп цензовиков: вверить армию недобитой династии!

Не допустить Николай Николаича до Ставки, перехватить!

Но не раньше чем самого Николая.

Так вот почему и надо спешить с арестом царя.

Нахамкис, и без того крупный, ещё стоял в рост позади сидящих – и громил тем более внушительно:

– Да такие ли приказы они пишут? А приказ Алексеева вы читали? – «чисто революционные разнузданные шайки»! – это он о делегациях из Петрограда, которые разоружают жандармов! «…Иметь на всех станциях гарнизоны из надёжных частей под начальством твёрдых офицеров»! Вы понимаете, что значит «надёжных»и «твёрдых»? Да ещё: захватывать живьём, тут же назначать военно-полевой суд и приводить в исполнение немедленно! А? Содержательный документ! Бравый генерал! – Нахамкис не трунил, его умные глаза высмотрели. – Такого – свернуть в бараний рог самого немедленно!

Нельзя, возражали ему, никак нельзя сразу всех. Если Николай Николаича убирать – нельзя тут же снимать и Алексеева. Это мы такой развал вызовем, что и на свою голову.

– Нет, привести его к покорности революции! – пылал Нахамкис. – Хорошо, я приведу его сам!

И он сделает! Все товарищи удивлялись, куда стёрлась его обиходливость и скромность последних лет, – так и выпирала динамичная революционность. Да ведь он и солдатом служил, почти тут единственный.

Да разве в одном Алексееве дело? Надо всю генеральскую корпорацию перевоспитать и переродить. Конечно возмутительно, что Временное правительство даже не приступило разоружать реакционных генералов!

Пусть делегация требует с Гучкова!

Тем временем отлучился и Чхеидзе пожевать. Теперь, вытер усы, возвращался к председательскому концу, вопрос о допуске прессы.

За дверью давно дожидались три журналиста буржуазных газет. Впустили их. Сесть не предложили. (И такие ж, как мы, и совсем не такие.)

Общество журналистов и редакторов возбуждает вопрос, чтобы Совет разрешил выходить в свет абсолютно всем изданиям, без ограничений. Общество считает принципиально недопустимой какую-либо цензуру после революции.

А вопрос касался, собственно, не всех изданий, за черносотенные ни у кого б и язык не повернулся хлопотать, – но касался «Копейки», у которой «Известия» отобрали типографию, и ей негде стало выходить. И касался «Нового времени»: ей как газете правой тоже запретили выходить, но она вчера самовольно вышла. А на сегодня и впредь – запретили ей. Так вот…

Нити опять сходились к Нахамкису. Над «Известиями» шефствовал он. Ладно, он посмотрит, может быть можно и «Копейке» предоставлять станки. А «Новое время» и все правее – да, запретил он, как председатель издательской комиссии Совета.

Но «Новое время» и первым же номером своим показало, что оно вполне повернулось к революции лицом, и одобряет её, – и за что ж его запрещать?

Ну, если повернулось, так пусть выходит.

Однако редакторы заговорили и вообще против цензуры. И нашлись сочувственные им голоса из правого крыла Исполкома – Цейтлин, Богданов, Брамсон: можно! вот отменим, и всё. Да если разобраться, то свобода слова – даже самая здравая политика: правые издания при нынешних обстоятельствах не будут иметь ни материальной, ни моральной почвы, они бесславно зачахнут в несколько дней. Наоборот, если мы загоним чёрную сотню в подполье, мы только устраним врагов из собственного зрения.

Но центр ИК склонялся к большевикам: запретить безусловно.

Однако не Нахамкису пришлось ответить. Чхеидзе выглядел растерянным и мрачным. Действительно, в Думе он всегда защищал полную свободу слова – но допустимо ли для искреннего революционера дать свободу слова и черносотенцам? А теперь вдруг он взорвался (и ручка вылетела у него из руки на пол, описала дугу и воткнулась там). И вскочил, выкатил глаза, жестикулировал и кричал:

– Нэ-эт, мы нэ позволим! Когда идёт война – нэ дадым оружие врагу! Когда у меня есть ружьё – я его нэ дам врагу! Я ему нэ скажу: вот тебе ружьё, на, иды, стреляй в меня! На вот тебе ружьё, на вот тебе, стреляй! А ему скажу: а нэ хочешь…?

Смеялись.

Это изумляло генерала Рузского! Гибла армия во время войны – без всякой войны! – и как будто не касалось никого. За ночь какие сведения притекли в штаб Северного фронта – то опять о насилиях над офицерами, арестах, – и возникновении солдатских комитетов. Эти солдатские комитеты так и схватывались, куда листовки приходили. И пусть бы уже комитеты, но если б они были смешанные, с офицерами вместе, то могли бы помочь управиться с обстоятельствами, вразумить солдатскую массу. Однако они, по этому идиотскому «приказу №1», были чисто солдатские – и углубляли пропасть враждебно.

Вот когда пожалел генерал Рузский, что отграничение от Петроградского округа он сам не дал провести резко, – осталась смесь в интендантстве, в путях сообщения, в привычках, в памяти, – а теперь петроградский «приказ», вот, разливался свободно по его фронту, как законный.

А Ставка – молчала.