И все в стихах. Нелегкая планида стихотворца.
В сердцах захлопнул тетрадку, на обложке которой красовалось выведенное игривыми завитушками название «Девическая игрушка».
Таких у Ивана было две. Одна потолще, куда записывал все без исключения свои срамные вирши. А в этой, тонкой, помещал лишь особенные творения, нынешней его поездки касаемые. Так и различал их по толщине.
Сунул опальную рукопись в саквояж.
Вдохновения нет как нет. А чем бы заняться? Сна ни в одном глазу. Словно кофею крепкого напился.
– Хоть бы ты, Проша, чего путного подсказал, – обратился к соседу.
Ворон глубокомысленно вздел клюв к потолку.
– Dr-rink!
– Ты думаешь? – поразился предложению выпить, исходившему от питомца.
Тот обычно не одобрял Ваниных попоек.
– Пить хочу! – объяснился Прохор. – Дубина стоер-росовая! И жр-рать тоже!
Охти!
И впрямь, как же это он прошляпил?! Поилка и кормушка в клетке пусты-пустехоньки. Непорядок.
Мигом спроворил угощение для пернатого. Благо птахам, не в пример человеку, немного надобно.
С умилением понаблюдал, как лихо Прохор расправляется с едой и питьем. Прямо самому перекусить захотелось. Так, что даже сбегал вниз и испросил себе у бодрствующего Селуянова тарелку жареной капусты с рыбой.
Позавтракали.
Насытившийся ворон благостно взирал на утирающего рот господина копииста.
– Бар-рона пр-ризови! – вдруг изрек носатый оракул.
– Чего? – недопонял поэт.
– Бар-рона, грю! – рассерженно гаркнул Прохор. – Довер-рься, бар-рону!
А ведь и верно! Как же это он о немце позабыл? Уж сколько раз выручал Ивана бравый офицер. Авось и в этот раз чем пособит.
– Голова! – похвалил приятеля. Ворон церемонно раскланялся.
– Постр-рой качели! – протрубил он в спину удалявшемуся хозяину. – Непр-ременно качели постр- рой!..
А день-то какой славный выдался!
На небе лишь малые легонькие тучки, гонимые куда-то несильным, ленивым ветерком. Солнце старается изо всех сил, лия на землю щедрое тепло. В воздухе уже явственно пахнет весной. Снег просел, сделался водянистым. Из такого сподручно катать снежных баб да лепить снежки.
Да, эвон ребятня уже и опробовала. Возвели детишки друг против дружки две ледяные крепостцы, поделились на противоборствующие армии и давай супротивника ядрами из снега осыпать. То-то славно, то-то весело.
Одна сторона была будто бы пруссаками, а иная российским доблестным войском. «Пруссаки» пока что побеждали. Яростным градом их снежков была разбита угловая башня «русских», и «немчины» готовились к атаке. Но тут неожиданно россияне предприняли отчаянный маневр. Невзирая на «артиллерийские» залпы, они пошли на штурм.
Двое пареньков взяли за руки, за ноги третьего – поменьше да полегче, раскачали его, да и метнули прямехонько через вражью стену. Малыш удачно перелетел препятствие и, мягко приземлившись, тут же вскочил на ноги и принялся крушить оборонные сооружения «врагов». Те пытались сладить с неугомонным, да где там.
И вот уже одна, за ней вторая брешь пробиты в неприступных стенах немецкой фортеции. Русские войска, воспользовавшись растерянностью неприятеля, ворвались внутрь и молниеносно закончили дело, начатое юным героем. Через каких-то пару минут вражья крепость была сметена с лица земли.
А извоженные с головы до ног в снегу представители еще недавно враждующих ратей, обнявшись, унеслись шумной стайкой прочь. Обсыхать да отпаиваться горяченьким.
Вот так бы все войны на земле заканчивались, подумал Иван. Хотя, впрочем, лучше бы их и не было вовсе.
Но какая-то мысль, связанная с ледовым побоищем ребятишек, саднила в голове, никак не желая окончательно оформиться.
Крепость. Стены. Ядра.
И отчего-то Прохорово: «Качели построй…».
Господин барон находился в явной и глубокой прострации.
Сидел за столом туча тучей, пялясь перед собой ничего не видящими оловянными глазами и механически покручивая длинный ус. Пудреный парик съехал набок, в мундире также просматривалась небрежность – пуговицы, обычно с немецкой аккуратностью и педантичностью застегнутые, нынче тоскливо поглядывали на пустующие петлички.
На приветствие, повторенное Иваном несколько раз кряду, офицер ответил не сразу.
Сначала вперил в посетителя глаза, явно не узнавая его. Потом взор немца постепенно начал проясняться, и вот уже с уст слетело привычное:
– Scheise! Дерьмо!
У поэта брови полезли вверх. Само собой, он понял, что ругательства относятся не к нему. И все же получить такое вместо приветствия – явный моветон.
– Что-то случилось, сударь? – поинтересовался участливо.
– Случилось? – в ярости грохнул кулаком по столу барон, так, что чуть столешница не проломилась. – Да уж!
Он вскочил на ноги и нервно заходил по приемной туда-сюда. Побегав этак-то с пару минут, остановился прямо перед Барковым и поводил указательным пальцем у его носа.
– Ни-ни! Никому ни слова! Моя бедная репутация! О майн гот!
Было видно, что его буквально переполняет волнение.
– Да вы объяснитесь наконец барон! – взмолился господин копиист, и сам растревожившийся не на шутку.
Пристав с сомнением смерил собеседника взглядом с головы до ног, затем с ног до головы и хмыкнул. Подскочил к двери, рывком распахнул ее, выглянул наружу. Убедившись, что в коридоре нет посторонних, плотно прикрыл дверь. Повернулся к Ване и приложил палец к губам, призывая блюсти тайну.
У поэта начало закрадываться подозрение, что его новый приятель не в себе. Уже начал жалеть, что притащился сюда со своим делом.
Между тем немец на цыпочках подошел к чему-то лежавшему у стены и покрытому рядном. Рывком сдернул накидку.
Взорам Ивана предстала туша не то молодого оленя, не то косули. В общем, какой-то рогатой живности. (Вернее, живностью оно являлось когда-то, а теперь было мертвым-мертвехонько.) Четыре ноги, два уха, куцый хвост.
– Ну и?.. – все еще не понимал поэт.
– Гляньте-ка сюда!
Указал на голову животного.
Ну рога. Эка невидаль. Небольшие, потому как и особь была молодой. Один, два, три… Три?!!
– Их… три?..
– А я о чем? – закрутил ус барон. – Но вы присмотритесь к среднему получше…
Поэт склонился над тушей.
Ого!
Даже руками пощупал для верности.
– Это… н-не… рог… – то ли спросил, то ли подтвердил он.
Немец кивнул.
