– Ян Подкова, шляхтич добжинского староства, герб Турья Голова, – четко и привычно отрапортовал гость. – Сотник на службе пана Глуховского.
Чуть удивился маршалок.
Поморянин на службе подольского шляхтича? Не далеко ли залетел?
– Сотник, значит, – спокойно молвил Балицкий. – А это, стало быть, сотня твоя?
– Точно так, пан Юрий.
– Извини, пан Подкова, откуда ты меня знаешь? – поинтересовался Юрий. – Нам ведь встречаться не доводилось.
И ощутил спиной, как напряглись гайдуки.
– Верно, не имел прежде чести, – спокойно улыбнулся сотник. – Да только вот не раз приходилось слышать о тебе. И от пана Глуховского, и от людей его.
Заметив недоверие на лице маршалка, сотник вскинулся.
– Да ты, никак, пан, не веришь мне? Ну так вот. – Он вынул из сумки на поясе свиток, старательно завернутый в ткань. – Вот и письмо от пана Глуховского, и грамота – взгляни.
– Не обижайся, пане сотник, но пусть люди твои тут пока останутся, а ты со мной проедешь до князя – ему все и скажешь, и покажешь, – известил приезжего Балицкий, чувствуя, однако, некоторую неловкость.
Как бы то ни было, оскорблять брата-шляхтича недоверием было неприятно.
– Хорошо ж у вас встречают гостей, – обронил Подкова.
Не с обидой, с грустной насмешкой даже.
– Прости уж. На прошлой неделе на хутор к Коринским вот так же приехали люди, будто бы от хозяина, да и порезали всех, до младенцев в люльке. Один лишь войт уцелел случайно, – пояснил зачем-то Балицкий, хотя по положению своему – человека, что княжьим доверием поставлен, – и не обязан был.
– Твоя воля, – согласился сотник. – Эй, братья, давайте коней расседлывайте, отдыхайте…
Между тем, говоря с нежданным гостем, пан Юрий не переставал изучать внимательным взором вооруженных пришельцев.
Как известно, сотня – это не значит ровно сотня молодцов с саблями.
В ней может и пятьдесят душ с трудом набираться, вместе с маркитанткой и кашеваром, а может и под триста человек.
В этой, на взгляд пана Юрия, было как раз столько, только надо, – где-то полтораста.
Люди явно не первый день в походе. Усталые кони, грязная, запыленная одежда, серые, заросшие лица.
Маршалок невольно покачал головой: у князя Остророжского при каждой сотне имелся цирюльник, что непрерывно (и задаром!) брил гайдуков да шляхтичей, чтобы выглядели пристойно, а не как бродяги какие. (Видать, этот пан Ян про цирюльника забыл. А может, тот как-нибудь потерялся в дороге.)
По большей части то были литвины, хотя имелось немало и казаков, да и прочего разного народу хватало. Позади на мелких коньках ехали пять или шесть татар, с сагайдаками за спиной.
Оружие у всех доброе, исправное – редкий не имел пищали, а то и пистоля. У многих приторочены к седлам латы и шлемы.
С невольным уважением Балицкий поглядел на Подкову – что-что, а службу он понимает, и видно: червонцы, выданные паном Глуховским на вербовку людей, не пропил в корчме – набрал хороших бойцов, а не шваль всякую.
Но все ж взять с собой позволил лишь двоих – белобрысых литвинов, похожих друг на друга как братья. С одного взгляда оценил их маршалок. Мелкие люди, название одно, что шляхта. Все имущество – хутор в три, хорошо, если пять дворов. Бывает, что и пашут, и молотят наравне с холопами. (Чего настоящий шляхтич с коронных земель делать не станет, даже если живот к хребту с голоду прилипнет.)
Они вошли в княжьи покои.
Стефан Остророжский сидел на постели, и пан Балицкий мысленно вздохнул, глядя на его осунувшееся, пожелтевшее лицо и полотняный бинт на ноге, чуть уже набухший кровью.
Тем не менее, князь сумел встать при появлении гостей и поприветствовать Подкову.
Внимательно князь прочел письма и грамоты шляхтича.
И у Балицкого отлегло почему-то от сердца, когда по лицу суверена своего понял – все в порядке. И печать подпись родственника подлинные.
– Ну что ж, – кивнул наконец Остророжский. – Грех был бы не помочь родственнику, а уж вдвойне – заставить достойных шляхтичей ночевать в чистом поле. Пан Юрий размести людей. А для благородных гостей и офицеров будет пир сегодня. Надеюсь, смогу его посетить да составить компанию братьям- шляхтичам.
Подкова молча поклонился, прижав ладонь к сердцу.
– Не держи на меня зла, пан Ян, – попросил маршалок, когда они уже вышли во двор. – Сам же знаешь, что творится в крае нашем. Только вот хат свободных, почитай, и нет – народу набежало в Остророг преизрядно. Людей твоих мы в новой конюшне устроим. Не обидишься, твоя милость?
– Что ты, пан Юрий, – усмехнулся Подкова. – Мы уж дней десять как под крышей не ночевали. Какие обиды?
– Вот и славно! – И добавил, уже обращаясь к шляхтичам Подковы: – Прошу, панове, в дом – выпить и грех забыть, чтоб он в вине утонул. Только особо не пейте, пир еще впереди.
– О том не беспокойся, пан Юрий, – подкрутил ус Подкова. – В моей сотне всякий знает, сколько может выпить. А какие от малой чарки с ног валятся, тех я и не беру.
Он рассмеялся, и следом рассмеялся Балицкий, старясь смехом заглушить смутное беспокойство.
Не прошло и получаса, как уже начал готовиться пир.
Забегали слуги, и главный кухарь уже кричал запыхавшейся челяди:
– Петро, живо, коли кабанов. Гусей в печь, да поболе. Живо, чтоб вас…
Слуги суматошливо уставляли стол флягами, штофами, жбанами, в то время как втянувшаяся за ворота сотня поила коней да размещалась в конюшне…
А забавно даже. Люди будут в конюшне, а скакуны – под открытым небом.
На пир, что к вечеру случился, пришло от пана Яна человек тридцать. Как это обычно в войске польском водится – на пять простолюдинов один благородный.
Но куда больше пришло местных шляхтичей – и придворных, и просто отирающихся за стенами Остророга в эти смутные дни.
Шли обычные разговоры – об охоте, о паннах. А маршалок нет-нет, да и оглянется на сотника да на людей его, знай себе потребляющих княжье угощение.
И что-то нехорошее ворочалось в его неробкой душе.
Шляхтичи как шляхтичи, мало ли их в Речи Посполитой, мелких да безродных, загоновых да застенковых, у которых, как говорят, кроме сабли и кунтуша – один лишь х… да душа.
Но все ж…
Да, вот не вовремя эту сотню черт принес!
Рядом с Подковой сидел немец. Балицкий, и не спрашивая, то узнал. Немец, он и есть немец.
Правда, не похожий на тех немцев, что видел пан Юрий на той долгой войне – там все больше чернявые усачи да рыжебородые крепыши попадались.
Этот же высокий, белокурый, с глазами цвета ясного зимнего неба и такими же холодными. Единственный из всех он был гладко выбрит, что тоже слегка удивило пана Юрия – выходит, есть-таки цирюльник в сотне? Ну не сам же он себя бреет?
И камзол на нем какой угодно, но не солдатский: дорогое, самое лучшее сукно с золотыми позументами да самоцветами в пуговицах. У самого Балицкого такой лишь один, да и тот не на свое куплен – подарен князем, чтоб маршалок его смотрелся не хуже, чем королевский. На гроши, что солдату платят, такого не справишь.
И с кого, интересно, рейтар свой камзол снял, в каком саксонском или венгерском овраге тот бедолага гниет?
– Это поручик мой, – представил иноземца Подкова, обративший внимание на то, как разглядывает чужака Балицкий. – Иоганн фон Шторхвальд – корнет рейтарский и рыцарь добрый. Отряд его, почитай,
