мистическом антураже пистолет.
Черное дуло повело влево, блестящая вороненая игрушка стремительно поднималась на уровень груди Савельева.
«Беретта 92F», калибр 9 мм, патрон «Парабеллум» – автоматически определил майор, давя спуск.
Коротко щелкнул боек.
Злорадно выкрикнув что-то, Стрельцов вскинул руку, но Вадим присел, уходя с линии огня и одновременно выхватывая из-за пояса ПМС Борисыча.
Профессор не стал устраивать дуэль, в которой, как он понимал, шансов у него было немного.
Ствол «беретты» стремительно оказался у виска беспомощной Варвары.
– Бросай оружие! – самодовольно приказал профессор. – Бросай, или я разнесу ей голову!! Ну живо, мент поганый!!
«Ах, какие мы культурные!!» – промелькнуло в мыслях сыщика.
– Вадим, нет, – слабо прошептала девушка.
Сыщик покачал головой.
– Не играй в ковбоя, профессор, думаешь, я не понимаю, что ты сначала убьешь меня, а потом ее.
– Тогда я убью ее первой…
По тому, как дрогнуло лицо, Вадим понял, что его враг растерян: сюжет развивался нестандартно. Согласно всяким боевикам Вадиму полагалось послушно положить ствол, а потом попытаться разделаться со Стрельцовым голыми руками в духе какого-нибудь Стивена Сигала или Чака Норриса. После чего боевик должен был кончиться и начаться реальность – «Его Экселенция» пристреливала глупого мента и завершала обряд.
– А вторым будешь ты, – сухо уточнил Савельев. – Кстати, подумай, что будет после смерти с тем, кто не сумел выполнить волю твоих древних богов?
Бросил это наобум, но понял, что попал в точку: глаза профессора на мгновение расширились в неподдельном испуге.
– Ты дурак, Стрельцов, – вдруг обронил, как выплюнул, майор. – Господи, какой же ты дурак!
И изобразил самую гнусную и издевательскую ухмылку, на которую был способен.
– Это почему же? – справился профессор, явно не ожидавший подобных слов.
Он был настроен на угрозы, проклятия, обещания убить и растерзать, а тут вдруг – наглый оскал и насмешка.
– А потому что ты невнимательно читал «Книгу Семизвездья», – сообщил сыщик, игнорируя встречный вопрос – Вот Гроссман оказался умнее тебя. Ты зря приказал его убить – нужно было договориться.
– Зачем? – Видно было, что архивариус занервничал.
– Потому что он, в отличие от вашей ученой кодлы, деловой человек… был. – Вадим по-прежнему держал на лице наглую улыбочку. – Знал, что прежде чем что-то делать, надо подумать, потому как в бизнесе за ошибку платят всерьез. Это не то, что у вас, – диссертацию зарубили или на ученом совете фитиль в дупло вставили!
– Ты давай не… – зло оскалился профессор.
– Короче, если бы ты внимательно прочел Книгу, прежде чем что-то делать, ты бы знал, что для обряда Открытия Врат нужно кое-что… Чего у тебя нет, но что господину Гроссману было нетрудно добыть, пользуясь своими старыми связями в госбезопасности…
– Так этот еврейчик еще и стучал?! – взвизгнул, забывшись, Стрельцов.
Пользуясь мгновенным замешательством противника, майор сунул руку в сумку на поясе и вытащил наружу старинное зеркальце.
– Погляди, вот оно!
Откуда-то из потаенных закоулков мозга, из того самого подсознания всплыли нужные слова, когда-то где-то читанные и слышанные.
– Это то самое черное зеркало Джона Ди, в которое он смотрел, вызывая обитателей иных пространств, чтобы они поведали ему свои тайны. Одно – и последнее из трех Истинных зеркал! – отчаянно импровизировал Вадим. – Предлагаю сделку – зеркало тебе, девушку мне. Ну думай, Стрельцов, ты же умный мужик. Девушек много, а зеркало-то одно…
– Я не верю тебе… – сипло прохрипел сектант, но по дрогнувшему грязному лицу, по чуть изменившемуся выражению глаз Вадим радостно понял – клиент «поплыл».
– Я не верю тебе! – вновь повторил профессор, явно стараясь убедить в этом себя.
– А ты посмотри в него внимательнее, посмотри! – предложил сыщик. – Ты же у нас вроде как посвященный!
И протянул руку с зеркалом вперед.
Он, конечно, сильно рисковал. Но перед ним был явный псих, к тому же дико возбужденный, да еще получивший только что крепкий удар по голове. Вполне возможно, он что-то и увидит или просто отвлечется…
И его противник клюнул: напряженно сощурившись, он принялся всматриваться в маленький черный квадратик, зажатый в ладони следователя.
Сейчас… Только бы он хоть на мгновение отвел ствол от головы Вари.
Но тут беспомощная жертва вступила наконец в игру.
Журналистка вдруг резко рванулась в сторону, и ствол «беретты» уперся в алтарь. Одновременно правая нога ее подогнулась и ударила коленом в грудь растерявшегося сектанта.
Ударил выстрел, пуля расколола мраморную плиту, и почти сразу ствол начал поворачиваться вслед движению девушки.
Вадим выпустил пулю прямо в искаженное лицо Стрельцова.
Заливаясь кровью, тот упал навзничь – поверх лишившейся чувств Озерской.
– Варенька, – услышала она с детства знакомый голос – голос мамы, который всегда звал ее домой с дворовых игр, домой, где тепло и сухо, домой, где царят ласка и любовь, домой, где мама никогда не даст в обиду, где она пожалеет и прижмет к себе, где все всегда хорошо.
– Мама! – разорванным, окровавленным ртом шептала журналистка. – Мама…
– Иди домой, доча, пора. Я жду тебя, Варенька. Скоро ужин…
И прежде чем нависшие комьями опухшие веки закрыли ее глаза, она увидела, как в сторону выхода медленно и плавно двинулась тень.
– Мама, спаси меня, – прошептали разбитые губы, но булькающие звуки застряли где-то в горле, их придавил взявшийся из неоткуда ком.
Глаза Вари закрылись под отекшими веками, и девушка явственно увидела картину: она, еще ребенком, дерется с толпой дворовых мальчишек. Забияки обидели малыша, и Варя, уже с подбитым глазом и разбитой губой, дерется против четверых…
Вот она вся исцарапанная, постриканная крапивой, с помятым лицом и памятным фингалом идет на голос мамы, зовущей любимую доченьку к ужину. К ней подбегает мама, она осматривает ее, а Варя ей пытается рассказать, как правильно она поступила, как был отмщен малыш, что правда на ее стороне и она победила…
Мама прижимает ее к себе, гладит по волосам, нежно целует, и ее любовь исцеляет все синяки и недуги – ведь нет лучшего лекарства, чем материнская любовь – бескорыстная, вечная и осязаемая…
– Варенька, что с тобой, доченька?! Варя…
Мама то удаляется, то приближается, трогает ее измученное тело.
– Мама, мне больно… мама…
– Варя! – странным басом хрипит мама. – Варя, это я, очнись!
Еще один легонький удар по разукрашенному лицу привел девушку в себя.
– Варя! Это я, Вадим! Попытайся пошевелиться, если ты меня слышишь.
Озерская тихо приходила в себя, интуитивно чувствуя, что самое страшное позади. Но тело ныло, и шевелиться не хотелось.
Сыщик слегка приподнялся и попытался сконцентрировать взгляд на лунных бликах, игравших на досках пола, где без малейших признаков жизни распласталось тело профессора.
Вязкий туман, окутавший мысли Вадима, не желал рассеиваться, и иногда казалось, что лежащий на
