Это к удовлетворению тех, кто удивляется и упрекает: почему не боролись?

Это, кажется, названо 'культ личности Сталина'?

За то всё, правда, шпанка (уголовная масса) называла профессиональных революционеров 'паршивыми дворянишками'. (П. Ф. Якубович.)

В. И. Иванов (ныне в Ухте) девять раз получал 162-ю (воровство), пять раз 82-ю (побег), всего 37 лет заключения — и «отбыл» их за пять-шесть лет.

Фраер — это не вор, то есть не «Человек» (с большой буквы). Ну, попросту: фраера — это остальное, не воровское человечество.

Бобры — богатые зэки с «барахлом» ибациллами, то есть с жирами.

'История моего современника', Собр. соч., М, 1955, т. VII, стр. 166

УСВИТЛ — Управление Северо-Восточных (то есть колымских) ИсправТрудЛагерей.

Эй, 'Трибунал Военных Преступлений' Бертрана Рассела! Что же вы, что ж вы материальчик не берёте?! Аль вам не подходит?

'С понтом' — с очень важным (но ложным) видом.

КВЧ — Культурно-Воспитательная Часть, отдел лагерной администрации.

Ведь когда-нибудь же и в памятниках отобразится такая потайная, такая почти уже затерянная история нашего Архипелага! Мне, например, всегда рисуется ещё один: где-то на Колыме, на высоте — огромнейший Сталин, такого размера, каким он сам бы мечтал себя видеть, — с многометровыми усами, с оскалом лагерного коменданта, одной рукой натягивает возжи, другою размахнулся кнутом стегать по упряжке — упряжке из сотен людей, запряжённых по пятеро и тянущих лямки. На краю Чукотки около Берингова пролива это тоже бы очень выглядело. (Уже это было написано, когда я прочёл 'Барельеф на скале' Алдан-Семёнова, даже в подцензурной лагерной повести там сходное есть. Рассказывают, что на жигулёвской горе Могутова, над Волгой, в километре от лагеря, тоже был масляными красками на скале нарисован для пароходов огромный Сталин.)

С тех пор спрашивал я случайно-знакомых шведов или едущих в Швецию: как найти такую семью? слышали ли о таком пропавшем человеке? В ответ мне только улыбались: Андерсен в Швеции — всё равно что Иванов в России, а миллиардера такого нет. И только сейчас, через 22 года, перечитывая эту книгу, я вдруг просветился: да ведь настоящие имя-фамилию ему конечно запретили называть! его конечно же предупредил Абакумов, что в этом случае уничтожит его! И пошёл он по пересылкам как шведский Иванов. И только не запрещёнными побочными деталями своей биографии оставлял в памяти случайных встречных след о своей погубленной жизни. Вернее, спасти её он ещё надеялся — по-человечески, как миллионы кроликов этой книги: пока пересидит, а там возмущённый Запад освободит его. Он не понимал крепости Востока. И не понимал, что такого свидетеля, проявившего такую твёрдость, не виданную для рыхлого Запада, — не освободят никогда. А ведь жив, может быть, ещё и сегодня. (Примечание 1972 года)