Головко командовал Балтийским флотом, с ним случилась та же трагедия: только время было не то, и флот не Северный, и подлодка другая, и погибли подводники только одного отсека... Прошло с тех пор 44 года, но я хорошо и отчетливо помню, каким вернулся Арсений, проведя ровно две недели в Таллинском порту, в море, пытаясь поднять лодку... Не удалось. Он постарел лет на десять. Да и прожил ещё всего пять лет.

И я уверена, что Вы, Вячеслав Алексеевич, очень пришлись бы ему по душе. Он любил, знал, глубоко уважал подлинных моряков, а вы, несомненно, подлинный военный моряк...'

Старая женщина ни в чем не ошиблась. Вот только, увы, время оказалось все ещё тем же самым, что и в бытность адмирала Головко. Тогда тоже снимали одним чохом, как обошлись с адмиралом Галлером и другими его сотоварищами по надуманному обвинению.

Кто-то очень точно сказал об увольнении 13 моряков - 'вырублена вся подводная вертикаль'. Вырублена. Под предлогом 'плохой организации службы на Северном флоте и проведении учений' удалены адмиралы и офицеры, обладавшие уникальным боевым опытом походов к берегам Америки в годы Холодной войны. Многие аналитики расценили это как реверанс в сторону США в условиях нового союзничества в борьбе с международным терроризмом.

Нелеп предлог, под которым была 'вырублена подводная вертикаль Северного флота': этот главнейший флот России в недавние времена разваливался годами. Какой чудотворец смог бы вернуть ему за 19 месяцев былую мощь? Адмирал Попов во всяком случае смог оторвать от причалов корабли, примерзшие и приржавевшие к своим пирсам, вывести в море на самые большие за последнее десятилетие учения. Смог даже без должного финансирования флота. Накопать 'невыполненных пунктов' в плане учений, как и в любом, впрочем, обширном не только флотском плане, нетрудно.

Пока решалась судьба адмиралов, председатель Государственной комиссии по расследованию причин гибели атомохода 'Курск' Илья Клебанов отдыхал, как сообщила 'Российская газета', в странах Средиземноморья. Мог ли он хоть как-то защитить Попова, хотел ли он это сделать - Бог веси.

Как-то адмирал Попов сказал: СЕВЕР ДЕЛАЕТ НАШУ СЛУЖБУ ЧИЩЕ, ЧЕМ ОНА МОГЛА БЫ БЫТЬ В ИНЫХ КЛИМАТИЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ.

Теперь вот - Москва. Тут служба иная, тут климат иной...

Хлеб и розы

Только сейчас, оказавшись один на один с зияющей раной 'Курска', заглянув в этот кратер смерти, я поверил, что этого корабля больше нет, что черный август 2000 года не ночной кошмар, что все, о чем два года подряд писалось, говорилось, стоналось и рыдалось, кричалось и спорилось - все это было на самом деле...

Над плавдоком завода 'Нерпа', где даже на смертном одре корпус обезображенного подводного крейсера вздымается величаво, кружились бакланы. У них был свой птичий интерес к 'Курску' - из его отсеков выгружались продовольственные запасы. Их вытаскивали в последнюю очередь - после того, как извлекли останки моряков, секретные документы, вытащили ракеты из контейнеров, дошел черед и до продуктов. В пластиковые короба на стапель-палубе дока вытряхивалось хлебное месиво, разбухшая крупа, измятые жестянки с консервированным компотом, с таранькой... Хлеб мертвецов.

Перед обезглавленной атомариной стоял столик, накрытый черной скатертью, на столике ваза с розами: 118 штук - по одной на каждого члена экипажа. Розы ещё были свежи, их только что поставил на столик американский сенатор Ричард Лугар, прибывший на некогда судоремонтный, а теперь судораздельный завод 'Нерпа' с деловым визитом. Вазу с розами накрывала черная лента с надписью 'Морякам 'Курска' от скорбящего американского народа'. Я положил на столик свой 'венок' - книгу 'Унесенные бездной'.

А в ушах звучали слова песни, только что услышанной с магнитной ленты в кабинете гендиректора завода:

Такая смерть, что не собрать костей.

Такая жизнь, где ничего не светит...

Мы слушали этот реквием стоя, повторяя вслед за певцом Николаем Сахаровым пронзительные слова:

Россия, береги своих детей!

Не то одна останешься на свете...

Этих ребят, с 'Курска', Россия не уберегла... И горестные вопросы 'почему?', 'чья вина?', 'где правда?' снова пошли, как круги по темной воде от брошенного в неё камня. Камнем - да простится игра слов - преткновения стал вердикт, вынесенный генпрокурором после многомесячного расследования: самопроизвольный взрыв торпеды, никто не виноват, уголовное дело закрыть за отсутствием состава преступления. И дело вовсе не в том, что не найдены конкретные виновники страшной беды. А в том, что на погибший экипаж в который раз легла недобрая тень. Из преданных гласности материалов расследования рисуется безотрадная картина повсеместного разгильдяйства, безграмотности, нерадивости: там забыли снять заглушку, там не расписались, там вахтенные журналы велись с нарушениями, там допуска не было... Напрашивается естественный вывод - у таких головотяпов 'толстая' торпеда просто не могла не взорваться. И хотя делается некий реверанс в сторону погибших 'курян' - де 'нарушения, допущенные должностными лицами дивизии и флотилии подводных лодок при организации обучения экипажа АПРК 'Курск', причиной катастрофы не явились...' - все же в сознании неискушенного в особенностях флотской службы читателя остается твердое убеждение: конечно же, сами взорвались, поскольку и торпеды у них хреновые, до совершенства не доведенные, и принимали их кое-как, и обслуживали из рук вон плохо.

Слов нет, следствие поработало весьма добросовестно, и нужно быть благодарным криминалистам, которые денно и нощно, не щадя здоровья, разрывали страшные завалы в отсеках взорвавшейся атомарины. Благодаря их самоотверженному труду прояснились детали и эпизоды гибели корабля, действий уцелевших подводников. Однако главное так и не определилось: что послужило первопричиной трагедии, хотя с самого начала, то есть ещё до подъема 'Курска', опытные моряки-подводники со страниц 'Российской газеты' и других изданий утверждали то, что потом облеклось в официальную формулировку - 'конкретизировать механизм возникновения очага первичного импульса не представляется возможным'. Не надо быть профессиональным юристом, чтобы понимать - если место происшествия (первичного события) уничтожено вторым происшествием, то никаких заключений о следах первого происшествия делать нельзя: на всех вещдоках первичного события будет лежать след второго.

Не надо быть профессиональным юристом, чтобы понять - если в лесу нашли труп с разбитой головой, то в первую очередь надо исследовать характер смертельной раны, определить тип оружия или предмета, которым она была нанесена, и вовсе не надо отделять голову, оставлять её в лесу, а искать разгадку гибели человека на его теле, доставленном в морг. Не надо потом уничтожать эту никем не осмотренную толком голову. Но ведь именно так поступили с 'Курском'. И это на глазах всего российского общества, в котором профессиональных юристов уже больше, чем профессиональных преступников. Поразительно, что все эти 'следственные действия' проводились под эгидой высших сановников Генеральной прокуратуры и никто из законников не усомнился в юридической чистоте подобных деяний.

На самом деле, у следствия патовая ситуация: ни доказать ничего нельзя, ни опровергнуть. 'Курск' - это чудовищный 'висяк'...

Печально то, что следствие досконально отработало лишь одну версию 'нештатную ситуацию в торпедном отсеке'. Но если бы столь же скрупулезно была исследована и другая версия, долгое время превалировавшая над всеми остальными, фактов, документов, фамилий, цифр, протоколов, следственных экспериментов было бы не меньше, чем в нынешних 133 томах следственного дела.

Факт сам по себе - упрямая вещь, но из совокупности фактов можно выстроить любую мозаику. Это хорошо знают режиссеры документальных фильмов. Вольно или невольно, но авторы 133 томов