провода, взрывает мосты, сжигает склады и вообще, по мере сил, уничтожает коммуникации и снабжение противника, возбуждает против него местное население, снабжает его оружием и учит технике партизанских действий, а также поддерживает связь его с нашим командованием.

Высшее начальство одобрило мой проект… Я был прикомандирован в штаб нашего корпуса и в течение декабря 1915 года и января 1916 года формировал партизанскую сотню исключительно из кубанцев. Она получила наименование Кубанского конного отряда особого назначения'.

При первом боевом крещении в тылу у немцев партизаны Шкуро перебили 70 германцев, тридцать взяли в плен, забрали винтовки, два пулемета, а сами потеряли лишь двоих. В течение 1916 года Шкуро с партизанами пришлось действовать и в Минской губернии, и на Южном фронте. На Южных Карпатах при взятии Карлибабы его контузило в голову, была разбита щека и поврежден правый глаз. Не испортило и это ранение внешности бедового казака: кудрявый блондин Шкуро, с пшеничными усами, с подбородком- ступенькой, широкоплечий, приземистый, выглядел в темной черкеске с белыми газырями всегда молодцом.

Шкуро продолжил воевать по соседству с Уссурийской конной дивизией генерала Крымова, лучшим полком в которой считался 1-й Нерчинский, был он под командой барона Петра Врангеля. Однажды после тяжелого ночного боя будущий командир Шкуро на Гражданской войне Врангель потеснился в занятом им охотничьем домике, чтобы дать разместиться его уставшей 'орде'.

В начале 1917 года на Румынском фронте отряд Шкуро придали 3-му конному корпусу генерала от кавалерии графа Ф. А. Келлера. Этот легендарный рыцарь-монархист, единственный из высшего генералитета Российской армии попытавшийся поддержать Государя Императора Николая Второго в переломный момент его судьбы, отлично описан в мемуарах Шкуро. Процитируем этот кусок, чтобы нагляднее понять дальнейшее шкуровское отношение к власти Временного правительства и тем более — к большевицкой:

'Граф Келлер занимал большой, богато украшенный дом в городе Дорна-Ватра. С некоторым трепетом, понятным каждому военному человеку, ожидал я представления этому знаменитому генералу, считавшемуся лучшим кавалерийским начальником русской армии. Меня ввели к нему. Его внешность: высокая, стройная, хорошо подобранная фигура старого кавалериста, два Георгиевских креста на изящно сшитом кителе, доброе выражение на красивом, энергичном лице с выразительными, проницающими в самую душу глазами…

Все знали, что служба под его командой ни для кого не показалась бы синекурой… За время нашей службы при 3-м конном корпусе я хорошо изучил графа и полюбил его всей душой, равно как и мои подчиненные, положительно не чаявшие в нем души. Граф Келлер был чрезвычайно заботлив о подчиненных; особое внимание он обращал на то, чтобы люди были всегда хорошо накормлены, а также на постановку дела ухода за ранеными, которое, несмотря на трудные условия войны, было поставлено образцово.

Он знал психологию солдата и казака. Встречая раненых, выносимых из боя, каждого расспрашивал, успокаивал и умел обласкать. С маленькими людьми был ровен в обращении и в высшей степени вежлив и деликатен; со старшими начальниками несколько суховат. С начальством, если он считал себя задетым, шел положительно на ножи. Верхи его поэтому не любили. Неутомимый кавалерист, делавший по 100 верст в сутки, слезая с седла лишь для того, чтобы переменить измученного коня, он был примером для всех. В трудные моменты лично водил полки в атаку и был дважды ранен.

Когда он появлялся перед полками в своей волчьей папахе и в чекмене Оренбургского казачьего войска, щеголяя молодцеватой посадкой, казалось, чувствовалось, как трепетали сердца обожавших его людей, готовых по первому его слову, по одному мановению руки броситься куда угодно и совершить чудеса храбрости и самопожертвования…

Когда в Петрограде произошла революция, граф Келлер заявил телеграфно в Ставку, что не признает Временного правительства до тех пор, пока не получит от монарха, которому он присягал, уведомление, что тот действительно добровольно отрекся от престола. Близ Кишинева, в апреле 1917 года, были собраны представители от каждой сотни и эскадрона.

— Я получил депешу, — сказал граф Келлер, — об отречении Государя и о каком-то Временном правительстве. Я, ваш старый командир, деливший с вами и лишения, и горести, и радости, не верю, что Государь Император в такой момент мог добровольно бросить на гибель армию и Россию. Вот телеграмма, которую я послал Царю (цитирую по памяти): '3-й конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрекся от Престола. Прикажи, Царь, придем и защитим Тебя'.

— Ура, ура! — закричали драгуны, казаки, гусары. — Поддержим все, не дадим в обиду Императора.

Подъем был колоссальный. Все хотели спешить на выручку плененного, как нам казалось, Государя. Вскоре пришел телеграфный ответ за подписью генерала Щербачева (фактический командующий Румынским фронтом, числящийся помощником при главкоме короле Румынии Фердинанде — В.Ч.-Г.) — графу Келлеру предписывалось сдать корпус под угрозой объявления бунтовщиком… В глубокой горести и со слезами провожали мы нашего графа. Офицеры, кавалеристы, казаки — все повесили головы…

Приказ № 1 и беспрерывное митингование, пример которому подавал сам глава Временного правительства — презренный Керенский, начали приносить свои плоды: армия и особенно ядро ее — армейская пехота — стали разлагаться неуклонно и стремительно… Отношения между пехотой и казаками, получившими прозвище «контрреволюционеров», приняли столь напряженный характер, что можно было ежеминутно опасаться вспышки вооруженной междоусобицы'.

Оставим А. Г. Шкуро, носящего уже чин войскового старшины (подполковника), на пороге начавшейся Русской Смуты, как называл этот период нашей истории А. И. Деникин, чтобы посмотреть, с чем пришел к судьбоносному Февралю 1917 года будущий «напарник» Шкуро в Гражданской войне Мамонтов.

Константин Константинович Мамонтов родился в семье казачьего офицера донской станицы Усть- Хоперская в 1869 году и был обязан потомственным дворянством одному из своих предков. Тот был служилым казаком, получившим дворянство и земли в награду за доблесть и верность русской короне. Костя учился в Петербурге в Николаевском кадетском корпусе, как потом с кадетов начнет в Москве и Шкуро. И в тот же тон своей «паре» — будущему кубанскому вожаку Шкуро — Мамонтов продолжает свое образование в Николаевском кавалерийском училище, которое заканчивает в 1890 году.

Однако благодаря своему происхождению, молодой Мамонтов выпущен из этой воинской 'альма матер' для многих донских и кубанских казаков корнетом в лейб-гвардии Конно-гренадерский полк. В 1893 году его переводят в кавалерийский Харьковский полк. В 1899 году Мамонтов зачислен в комплект донских казачьих полков и командирован на службу в 3-й Донской казачий полк. На русско-японскую войну есаул Мамонтов идет добровольцем и попадает служить в Отдельную Забайкальскую казачью бригаду знаменитого героя той войны генерала П. И. Мищенко.

Как отмечал А. И. Деникин, служивший в войну с японцами у Мищенко начальником штаба, у штабных этого генерала на плечах 'плохо держалась голова'. За японскую войну из пяти штабных мищенковских офицеров убьют четверых, двое пропадут без вести, из раненых одного изувечат три раза, другого — четыре. Всего только у штабных будет урон в 22 человека, не считая ординарцев и офицеров связи. В других частях бригады, почаще штабных ходящих в атаки, считать потери еще проблематичнее.

Слава частей генерала Мищенко была такова, что в них всеми правдами и неправдами сбегались десятки офицеров и сотни солдат, рвавшиеся на той непобедоносной войне в истинное боевое дело, которое здесь не увядало. Бежали на «мищенковский» фланг русской армии с разных бесславно замерших позиций, приходя без всяких документов или с неясным формуляром и сбивчивыми объяснениями. Прослышав о генерале Мищенко, в России офицеры брали краткосрочные отпуска, добирались сюда, чтобы «застрять». Пылкая молодежь, штаб-офицеры, пожилые запасные — все как один из этих сорви-голов, охотничков были прекрасными бойцами…

Есаул Мамонтов служит в 1-м Читинском полку Забайкальского казачьего войска и 17 мая 1905 года под командой самого генерала Мищенко скачет в его сводном отряде из сорока пяти сотен казаков и шести орудий в рейд по японским тылам. Они углубляются во вражеское расположение к реке Ляохе и