«Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело. Для меня было ясно, как и раньше, что-то правительство, которое существовало предшествующие месяцы, — Протопопов и т. д. — не в состоянии справиться с задачей ведения войны, и я вначале приветствовал самый факт выступления Государственной думы как высшей правительственной власти…
Я приветствовал перемену правительства, считая, что власть будет принадлежать людям, в политической честности которых я не сомневался, которых знал, и поэтому мог отнестись только сочувственно к тому, что они приступили к власти. Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала, и возвращения назад не будет… Присягу я принял по совести, считая это правительство как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать… Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии и после совершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, — что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего, и считаю необходимым признать то правительство, которое объявило себя тогда во главе российской власти.
Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца, и должна быть какая- то другая форма правления, которая может закончить эту войну».
Бывший председатель «младотурецкого» кружка Колчак стал на прочные антимонархистские, февралистские позиции. Республиканство Александру Васильевичу было ближе, но, как и Алексеев, и Деникин, и ряд других белых вождей, он довольно туманно видел дальнейшие перспективы и связывал определение будущего государственного устройства России с созывом Учредительного собрания, которое в Сибири потом назовут Народным собранием. Как и они, военный профессионал Колчак был непрофессионален политически. Так и должно быть у людей в погонах, во всех государствах призванных лишь исполнять приказы власти.
Другое дело, когда прежней власти нет, а новая не родилась. В такой смуте даже офицерство высшего эшелона идейно довольно беспомощно. И тогда типичны в их среде школьно-прописные разговоры типа: «Служу Родине своей». Ведь не констатировать факт требуется, а непредвзято выбирать для Родины правильную будущность. Какую? Эти «передовые», наиталантливейшие офицеры, прямо или косвенно послужившие падению единственно осмысленно действовавшей тогда власти государя императора, сами, увы, плохо себе представляли нужное политическое развитие страны. Как и при императорских эполетах, они надеялись, что кто-то эту непривычную им задачку решит.
Пока же командующему Черноморским флотом его превосходительству вице-адмиралу Колчаку пришлось сотрудничать с меньшевиком, участником восстания на броненосце «Потемкин» товарищем Канторовичем, возглавившим выбранный 4 марта на севастопольском митинге Центральный военный исполнительный комитет (ЦВИК), который вскоре сольется с Советом рабочих депутатов порта. Под стать цвиковскому главе был его заместитель — начальник штаба ударной дивизии социалист и демократ полковник Верховский.
Сорви-голова Колчак в эти дни проявил неожиданную гибкость в обращении с широкими матросскими массами Черноморья, где, как и в Советах, комитетах, ориентироваться ему плодотворно помогает полковник Верховский. На Балтике же высшему комсоставу гибкости не хватило: матросня убила командующего Балтфлотом вице-адмирала А. И. Непенина, других адмиралов и офицеров.
С тех пор многие русские люди стали именовать «матросней» эти самые широкие матросские круги, когда-то создававшие под Андреевским флагом первостепенную славу России. Самые лихие из резко «покрасневших» матросиков вскоре перетянут плечищи пулеметными лентами, сдвинут бескозырки на столь же кумачовые от пьянки и кокаина лбы и носы и продолжат дружно швырять за борт командиров. После Октябрьского переворота они гурьбой пойдут в ЧК, станут самыми отчаянными защитниками Советской власти. Не случайно этих — в тельняшках — во фронтовых боях белые в плен не брали.
Почему же именно матросы стали главным двигателем большевистского переворота, самым грозным красным отребьем? Ведь российский флот усилиями, талантами «младотурков» и другого «передового» флотского офицерства расцветал, технически возрождался между японской и Первой мировой войнами. А потому, что расцветал всего лишь технически! Не на духовную высоту подвигали корабельный «пролетариат» и такие умницы, светлые головы, как Колчак. Неполноценным примером был и сам великолепный Александр Васильевич Колчак-Полярный, вожделевший к жене своего же флотского офицера, столь элегантно издевавшийся в письмах над вопросами церковного брака.
В апреле 1917 года Колчака вызвал в Петроград военный министр Временного правительства А. И. Гучков, затем Александр Васильевич побывал в Пскове на совещании главнокомандующих и командующих сухопутными и морскими силами. В Петрограде его тяжело поразила вооруженная демонстрация 20–21 апреля, которую «временные» не дали подавить силой командующему столичным военным округом генералу Корнилову.
На псковском совещании Колчак высказал озабоченность тем, что и ему отказали в таком же способе влияния на возможные в ближайшем будущем черноморские беспорядки. Но он, в отличие от ряда высокопоставленных армейских коллег во главе с будущим руководителем путча Корниловым, продолжал верить, что новое правительство состоит из «политически честных» людей. Гучков, уловивший это колчаковское настроение, предложил Александру Васильевичу возглавить Балтийский флот и спасти его от разложения. Колчак ему ответил:
— Если прикажете, то я сейчас же поеду в Гельсингфорс и подниму свой флаг, но считаю, что дело закончится тем же самым, что у меня в Черном море. События происходят с некоторым запозданием, но я глубоко убежден, что та система, которая установилась по отношению к нашей вооруженной силе, и те реформы, которые теперь проводятся, неизбежно приведут к развалу нашей вооруженной силы и вызовут те же самые явления, как и в Балтийском флоте.
Интересно выглядела в Петрограде встреча Колчака по совету Родзянко с легендарным российским социал-демократическим лидером Г. В. Плехановым, который тогда был во главе правых меньшевиков и стоял на революционно-оборонческих позициях. Она лишний раз продемонстрировала политическое дилетанство Колчака, доходящее до беспомощности, этот бич генералов и адмиралов как начала, так и конца XX века. Потом Плеханов рассказывал:
«Был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец… Но в политике он, видимо, совсем неповинен… Вошел бодро, по-военному, и вдруг говорит:
— Счел долгом представиться вам как старейшему представителю партии социалистов- революционеров.
Войдите в мое положение! Это я-то социалист-революционер! Я попробовал внести поправку:
— Благодарю, очень рад. Но позвольте вам заметить… Однако Колчак, не умолкая, отчеканил:
…представителю социалистов-революционеров. Я — моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чем разница — не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они — патриоты. Социал-демократы же не любят отечества, и, кроме того, среди них очень много жидов…
Я впал в крайнее недоумение после такого приветствия и с самою любезною кротостью постарался вывести своего собеседника из заблуждения. Сказал ему, что я — не только не социалист-революционер, но даже известен как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с нею… Колчак нисколько не смутился. Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то вроде: ну, это не важно, — и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике».
В конце апреля Колчак вернулся в Севастополь. Сразу собрал свободные от боевой работы команды и выступил перед ними со своими впечатлениями. Потом прошло делегатское собрание, на котором командующий сделал доклад «Положение нашей вооруженной силы и взаимоотношения с союзниками». Свою речь он закончил так:
— Какой же выход из положения, в котором мы находимся, которое определяется словами «Отечество в опасности»… Первая забота — это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые ее утратили, — это путь дисциплины и организации, а для этого надо прекратить немедленно
