заканчиваются мои съемки в фильме «Место встречи изменить нельзя», где я сыграл роль следователя. Как же я, сыгравший такую роль, окажусь в судебном заседании в противоположной роли?»

Время моего пребывания в Тбилиси было ограничено, на следующий день надо было улетать обратно в Удмуртию, а так хотелось попасть на спектакль таганковцев. И, несмотря на аншлаг, Алик все же через Высоцкого достал билеты. Шел спектакль «Преступление и наказание», где В.В. играл, казалось бы, второстепенную роль Свидригайлова. Но то ли Любимов так выстроил театральные действия, то ли Высоцкий так талантливо играл, – весь спектакль «вытаскивался» благодаря его образу… После выступления Владимир Семенович подошел к нам. Было видно по его лицу, что он от своего веса килограмма 3–4 потерял. В Тбилиси тогда в сентябре духота была страшная, жара невыносимая, под +40 OС, а представление шло три с лишним часа».

О том, как Высоцкий играл Свидригайлова, хорошо написал критик Анатолий Смелянский: «Высоцкий играл тему «русского Мефистофеля». Мутную стихию свидригайловщины он вводил в границы общечеловеческого. Чего тут только не было: нигилистическая ирония, плач над самим собой, вплоть о бессмертии души и отрицании вечности, сведенной к образу деревенской бани с пауками, наконец, загадочное самоубийство Свидригайлова («станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку») – все это было сыграно с какой-то прощальной силой…»

Может быть, Высоцкий предчувствовал свой близкий конец и ощущал какое-то внутреннее родство со Свидригайловым?

На вопрос Любимова: «Почему ты, Владимир, уезжаешь, ведь тут работа, театр?» – сказал: «Какая работа, какой театр?! Я гнилой!» То есть – я должен что-то еще успеть, я себя плохо чувствую. Что же я буду заниматься только одним театром! Ему было там тесно».

На Высоцком люди Кондакова в Удмуртии не остановились. 12 и 13 мая в Ижевске прошли выступления Геннадия Хазанова, а с 13 по 21 июня – Валентины Толкуновой с ансамблем Архангельской филармонии «Поморы». Доход составил 25 168 рублей.

На последний концерт Толкуновой прилетел сам Кондаков, чего прежде никогда не делал, оставаясь в тени. На этот раз сгубила Василия Васильевича жадность. Он не поверил своим подельникам, что концерты Высоцкого в Глазове провалились, и подозревал, что они присвоили часть денег. Кондаков получил от концертов Высоцкого всего 10 500 рублей и считал эту сумму слишком маленькой. Василий Васильевич не знал, что петля вокруг него затягивается. В зале на концертах Хазанова и Толкуновой сидели сексоты ОБХСС, которые тщательно подсчитывали реальное количество пустых мест (или, в большинстве случаев, констатировали их отсутствие). Потом эти данные сверяли с актами об уничтожении якобы нераспроданных билетов. КГБ же, с санкции прокуратуры, организовало прослушку телефонных переговоров всех подозреваемых.

И сразу после окончания гастролей Толкуновой начались аресты. Взяли Виктора Шиманского и Мухарбека Абаева. И, опасаясь попасть под расстрельную статью о хищении социалистической собственности в особо крупных размерах, они в конце концов сдали Кондакова.

Старший следователь по особо важным делам Семен Кравец, раскручивавший ижевское дело, вспоминал: «В Удмуртии я получил заветную санкцию на арест Кондакова. С этой бумагой я и выехал в Москву… Когда зашел в столичный ОБХСС и объяснил, зачем приехал, в кабинете поднялся дружный смех. Оперативники говорили: мол, мы – московская милиция – вот уже 15 лет «пасем» Кондакова и нигде не можем поймать его за руку. А тут на тебе, приехали из какой-то дремучей Удмуртии и хотят уличить неуловимого «серого кардинала» в хищении денежных средств в особо крупных размерах. Но после того как я предъявил им санкцию на арест, все тут же переменились в лице, и начальник отдела заявил, что лично поедет со мной арестовывать Кондакова. Для него, как он пояснил, это была честь: задержать ВасВаса на законных основаниях… А Кондаков впоследствии на допросе все ворчал, говоря, что случайно задержался на указанном адресе; еще бы 15 минут – и ищи его как ветра в поле.

ВасВас заявил, что в Ижевске он оказался проездом и о концертах Высоцкого, Хазанова и Толкуновой вообще ничего не знает. И потом в камере в знак протеста, что его, честного гражданина, арестовали, объявил голодовку. Человек железной воли, он 49 дней не прикасался к пище. И лишь припертый к стенке неопровержимыми доказательствами, вынужден был признать свое участие в организации концертов и давать показания.

25 января 1980 года следователь Кравец преподнес Высоцкому весомый подарок ко дню рождения? – постановление о прекращении в отношении него уголовного дела: «С учетом названных обстоятельств речь может идти о переполучении им значительной суммы, т. е. о неосновательном обогащении, и о гражданско-правовых последствиях».

Янклович в своих воспоминаниях о Высоцком, естественно, представляет все иначе. Гонорары Высоцкого он занижает (150, максимум 300 рублей), а источник левых денег представляет совершенно иначе, чем другие свидетели: «Дворец спорта – Высоцкий и два ансамбля. Ансамбли работали по пять концертов, а получали за три. Остальные деньги отдавали администраторам, из этих денег те доплачивали Высоцкому». Что ж, Валерий Павлович добросовестно придерживается той версии, которую он отстаивал на следствии, а его адвокат Г. Падва – на суде. Мол, все деньги забирали себе мошенники-администраторы, а нас с Высоцким, так же, как и других «звезд», обманывали, точно так же, как обманывали государство: «И когда администраторы в конце концов попались, то естественно встал вопрос: куда делись деньги? Они ответили, что себе ничего не брали, все отдавали артистам. Там фигурировали Хазанов, Толкунова, Высоцкий… Вот и возникали всякие процессы. Повторяю, когда администраторы или директора филармоний попадались, то заявляли:

– А мы себе эти деньги не брали…

Рассчитывая на то, что Высоцкому все равно ничего не будет: ведь он получал деньги за свой труд. Дескать, Высоцкий все примет на себя, а они проскочат».

Но следователи, прокуроры и судьи дураками не были и прекрасно понимали, что «звезды» за грошовые официальные гонорары работать не будут, тем более в Богом забытых Ижевске и Глазове.

При желании следствие могло объявить Высоцкого и Янкловича членами одной с Кондаковым и его подручными преступной группы, и на суде бы им дали по полной катушке. Однако в этом деле никто не был заинтересован. Когда партия и правительство начали очередную кампанию борьбы с незаконными доходами артистов, они вовсе не собирались сажать всенародно известных знаменитостей – Кобзона, Магомаева, Хазанова, Толкунову и, конечно же, Высоцкого. Ведь народ своих кумиров любит, и если их всех вдруг взять и посадить, то в их виновность люди все равно не поверят, будучи уверены, что народных любимцев просто подставили лихоимцы из числа концертных администраторов. И будут только еще больше озлоблены на власть, которая лишила их счастья общаться с кумирами. В Кремле все это прекрасно понимали. Поэтому ни Высоцкого, ни Хазанова, ни Толкунову арестовывать никто не собирался. Задача следствия заключались в том, чтобы заставить народных любимцев поделиться незаконно полученными гонорарами с государством. Кстати, по тому же принципу строили свою защиту Янклович с Высоцким: мы, дескать, не при делах, это хапуги-администраторы хотят прикрыться именем всенародно любимого артиста, чтобы выйти сухими из воды. Незаконно полученные деньги пришлось вернуть, потеря была ощутимой, но все же не критической. Высоцкий скоро наверстал ее на других концертах, где ему, как и другим знаменитостям, по-прежнему платили из «черной кассы».

«На первоначальном этапе следствия, – вспоминал Кравец, – защищать Кондакова из Москвы приехал один из самых видных адвокатов СССР Кисинежский, участник Нюрнбергского процесса. Как-то он отвел меня в сторонку и сказал: «Знаете, я ведь, по большому счету, прилетел сюда, чтобы поинтересоваться судьбой Высоцкого. Он просил меня узнать: что ему грозит?» Я ответил адвокату, что в отношении Высоцкого уголовное дело будет прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления, потому что мы охотимся за мошенниками, а не за артистами. «Это деликатное и мудрое решение, – услышал я от Кисинежского, – я передам это Владимиру Семеновичу». Вскоре он улетел обратно в столицу, а вместо себя прислал другого защитника – Генриха Падву».

Генрих Падва так вспоминает, почему он оказался связан с ижевским делом: «Я отдыхал на юге, мы с приятелем путешествовали на машине. По дороге заехали в Тбилиси. Едем и вдруг видим афиши Театра на Таганке. Это было, по-моему, днем – у нескольких актеров было выступление в каком-то Доме культуры.

Я говорю: «Давай заедем!» В общем-то, хотел увидеть Валерия. Я с ним был ближе знаком, потому что