Взяв реальные исходные данные и силы противника — немцев, я, командуя «синими», развил операции именно на тех направлениях, на которых потом развивали их немцы. Наносил свои главные удары там, где они их потом наносили. Группировки сложились примерно так, как потом они сложились во время войны. Конфигурация наших границ, местность, обстановка — все подсказывало мне именно такие решения, которые они потом подсказали и немцам. Игра длилась около восьми суток. Руководство игрой искусственно замедляло темп продвижения «синих», придерживало его. Но «синие» на восьмые сутки продвинулись до района Барановичей, причем, повторяю, при искусственно замедленном темпе продвижения.
В январе 1941 года состоялся разбор этой стратегической игры на Главном военном совете. Делая порученный мне основной доклад, я решил остановиться на некоторых тревожных для нас вопросах, прежде всего, на вопросе о невыгодном размещении системы новых укрепленных районов вдоль новой границы. Конфигурация границ делала это размещение невыгодным. Гораздо выгодней было бы разместить их, отодвинув примерно на 100 километров вглубь. Я понимал, что эта точка зрения вызовет недовольство, потому что критикуемая мною система размещения укрепленных районов была утверждена Советом Труда и Обороны, в конечном счете, Сталиным. Тем не менее я решил, что делать нечего. Придется об этом сказать.
Сталин внимательно слушал доклад и задавал ряд вопросов мне и другим выступавшим. В частности, он спросил, почему «синие» были так сильны, почему в исходных данных нашей игры были заложены такие крупные немецкие силы? Ему было отвечено, что эти силы соответствуют возможностям немцев и основаны на реальном подсчете всех тех сил, которые они могут бросить против нас, создав на направлении своего главного удара большие преимущества. Этим и объясняется такое решительное продвижение «синих» во время игры».
Интересно, а как запомнилась та знаменитая игра Мерецкову? Кирилл Афанасьевич в мемуарах более чем лаконичен:
«Оперативная игра прошла чрезвычайно интересно и оказалась очень поучительной. По окончании игры планировался ее разбор, причем для подготовки к нему отводились сутки. Но вдруг небольшую группу участников игры вызвали в Кремль. Заседание состоялось в кабинете Сталина. Мне было предложено охарактеризовать ход декабрьского сбора высшего командного состава и январской оперативной игры. На все отвели 15-20 минут. Когда я дошел до игры, то успел остановиться только на действиях противника, после чего разбор фактически закончился, так как Сталин меня перебил и начал задавать вопросы.
Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о германской армии, полученных за последние месяцы в связи с анализом ее операций в Западной и Северной Европе. Однако мои соображения, основанные на данных о своих войсках и сведениях разведки, не произвели впечатления. Тут истекло отпущенное мне время, и разбор был прерван. Слово пытался взять Н.Ф. Ватутин. Но Николаю Федоровичу его не дали. И.В. Сталин обратился к народному комиссару обороны. Тимошенко меня не поддержал.
Более никто из присутствовавших военачальников слова не просил. Сталин прошелся по кабинету, становился, помолчал и сказал: «Товарищ Тимошенко просил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова. Давайте согласимся!» (Буденный же утверждает, что Сталин предложил кандидатуру Жукова без какой-либо ссылки на наркома обороны. — Б.С.)».
Замечу, что мемуары Мерецкова мне вообще кажутся значительно более правдивыми, чем мемуары Жукова и многих других советских военачальников. Достаточно указать, что даже такой скользкий момент, как подготовку к войне с Финляндией, он освещает довольно объективно. Кирилл Афанасьевич, в частности, признает, что Советский Союз готовился к «контрудару» по этой стране еще с июня 1939 года на случай «военной провокации» со стороны финнов (такая провокация по приказу Сталина и была организована у поселка Майнила 26 ноября 1939 года). Мерецков, если не мог писать правды, предпочитал не писать ничего. Например, по цензурным условиям он не мог говорить о своем аресте, последовавшем в самом начале войны. Поэтому в его книге «На службе народу» читаем: «23 июня я был назначен постоянным советником при Ставке Главного командования» (Мерецков не уточняет, что апартаментами свежеиспеченного советника служил лубянский подвал). А далее сразу следует рассказ о сентябрьском вызове к Сталину. И только диалог между Мерецковым и Сталиным может насторожить внимательного читателя:
— Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?
— Здравствуйте, товарищ Сталин! Чувствую себя хорошо. Прошу разъяснить боевое задание!
С чего бы это вдруг Иосиф Виссарионович беспокоится о здоровье генерала? Уж не болезнь ли какая приключилась с Кириллом Афанасьевичем? Но почему тогда Мерецков об этой болезни ничего не пишет? И только осведомленные или очень сообразительные читатели до недавнего времени могли догадаться, что мемуарист с июня по сентябрь 41-го, если использовать одно из любимых выражений Жукова, «пил кофе у Берии».
Тогда, когда Мерецков и Жуков писали свои воспоминания, на всех материалах оперативно- стратегических игр января 1941 года все еще стоял гриф «совершенно секретно». Поэтому Кирилл Афанасьевич вообще не стал приводить никаких данных о задачах сторон, условиях и ходе игр. Георгий Константинович же предпочел дать совершенно фантастические сведения как в мемуарах, так и, особенно, в беседах с Симоновым. По Жукову получалось, что в январе 41-го он с товарищами чуть ли не план «Барбаросса» за немцев разыгрывали.
Только в 1993 году, когда соответствующие документы были наконец рассекречены, в «Военно- историческом журнале» появилась основанная на них статья П.Н. Бобылева «Репетиция катастрофы». Выяснилось, что в первой игре, продолжавшейся со 2 по 6 января, Северо-Восточным фронтом «западных» («синих»), действительно, командовал Жуков, а Северо-Западным фронтом «восточных» («красных») — Павлов. Однако соотношение сил и ход игры были прямо противоположны тому, что утверждал позднее Георгий Константинович.
По условиям первой игры «восточные» в составе Северо-Западного фронта располагали 51 стрелковыми, 3 кавалерийскими, 4 механизированными и 9 танковыми дивизиями и 5 механизированными и 15 танковыми бригадами на фронте к северу от Полесья и до Балтийского моря. У противостоявших им «западных» на Северо-Восточном фронте была только 41 пехотная, 1 кавалерийская, 2 механизированных и 3 танковых дивизии, а также б танковых бригад. «Восточные» имели 8811 танков, 5 652 самолета, 6 974 артиллерийских орудия, 3 069 противотанковых орудий и 3846 минометов. «Западные» могли противопоставить им лишь 3512 танков, 3336 самолетов, 4 850 артиллерийских орудий, 4 048 противотанковых орудий и 2 214 минометов. Легко убедиться, что по всем параметрам, кроме числа противотанковых орудий, советская сторона («восточные») имела превосходство в полтора раза, а по танкам — даже в два с половиной раза.
При этом считалось, что севернее Припяти «западные» наносят вспомогательный удар из Восточной Пруссии, в то время как генеральное наступление осуществляется ими в юго-восточном направлении. Но даже и это ошибочное предположение не помешало разведывательному управлению Генштаба РККА очень сильно завысить силы и средства немецких («западных») войск на северо-западном направлении. В действительности, 22 июня 1941 года германская группа армий «Север» располагала всего лишь 20 пехотными, 3 механизированными и 3 танковыми дивизиями: Таким образом, по числу соединений (если условно считать две бригады за одну дивизию) реальный противник Красной Армии в момент нападения на СССР уступал воображаемым «западным» на фронте первой из январских игр почти в два раза. Та же картина была и относительно боевой техники. Вся германская армия вторжения на фронте от Балтийского до Черного моря располагала не более чем 3 582 танками и штурмовыми орудиями, включая сюда и танки двух дивизий резерва, вплоть до осени 41-го располагавшихся на территории Франции и Германии на случай высадки англичан. Таким образом, к 22 июня на всем немецком Восточном фронте было не более 3 300 танков. Для их поддержки люфтваффе смогли выделить около 1 830 боевых самолетов. Следовательно, группы армий «Север» и «Центр» никак не могли иметь в своем распоряжении 3 512 танков и 3 336 самолетов, как предписывали им задания на январскую игру.
По условиям игры, участники получали следующую вводную информацию. 15 июля 1941 года «западные» перешли в наступление из Восточной Пруссии в направление на Ригу и Двинск (Даугавпилс), а из района Бреста и Сувалок — на Барановичи. К 15 августа они должны были достичь указанного рубежа и разбить белостокско-волковысскую и каунасскую группировку «восточных». 25 июля Северо-Восточный
