20 июля маршал и генерал встретились на обеде, который Эйзенхауэр устроил в честь своего советского друга на вилле в окрестностях Женевы. По свидетельству Болена, беседа Эйзенхауэра и Жукова носила, в основном, личный характер: «Два солдата вспоминали войну, особенно ее последние дни. В конце концов они перешли к обсуждению германских дел, и Эйзенхауэр высказал Жукову свое и американского народа глубокое убеждение, что немцы имеют право воссоединиться в едином государстве. Президент, однако, особо подчеркнул, что воссоединение не означает, что немцы могут проводить политику, угрожающую их соседям, или вооружаться с той же целью. Если Советы согласятся на воссоединение, говорил Эйзенхауэр Жукову, то на Германию будут наложены строгие ограничения в военной области. Даже без объединения, доказывал он, в рамках НАТО существуют все виды контроля, способные предотвратить возрождение воинствующего германского национализма. Принимая во внимание новое соотношение сил на континенте, кажется почти невероятным, чтобы Германия была в состоянии, как в начале 40-х, вести войну на два фронта.

Следуя, хотя и достаточно мягко, кремлевской линии, Жуков заявил, что планы западных союзников предоставить немцам свободу действий во многих областях таят в себе целый ряд опасностей. Советские опасения по поводу возможности возрождения германского милитаризма были понятны, принимая во внимание опыт двух мировых войн, но только в самом общем смысле. Русские, и особенно реалисты, вроде Жукова, знали, что Западная Германия не может предпринять военную операцию без благословения со стороны Соединенных Штатов. Страх перед Германией был иллюзией.

В конце обеда Эйзенхауэр спросил, что маршал Жуков собирается делать во время отпуска. Жуков ответил, что отправится на юго-запад России ловить рыбу. Оба они стали обсуждать достоинства различных рыболовных снастей, и Эйзенхауэр пообещал прислать Жукову американский спиннинг. Примерно через месяц после моего возвращения в Москву посольство получило в дипломатической почте спиннинг и письмо Эйзенхауэра Жукову. Письмо было послано незапечатанным… Оно содержало лишь дружеские пожелание и сообщало, что спиннинг послан в отдельном пакете. Когда западногерманский канцлер Аденауэр с помощью своей разведки ознакомился с содержанием эйзенхауэровского послания Жукову, он вычитал в нем скрытый смысл и даже заподозрил нас в своего рода предательстве. Аденауэр подумал, что Эйзенхауэр вовлечен в секретные переговоры с советским правительством, а маршал Жуков используется как канал для таких переговоров».

Насчет рыбной ловли беседы Эйзенхауэра с Жуковым были куда плодотворнее, чем по германскому вопросу. Эйзенхауэр, вспоминая женевскую встречу, констатировал: «Как только мы затронули серьезные вопросы, стало совершенно очевидно, что Жуков не тот, каким был в 45-м году. Во время наших встреч тогда он был независимым, уверенным в себе человеком, который, несомненно, принимал коммунистическую доктрину, но всегда был готов с радостью встретиться, чтобы обсудить любую текущую проблему и вместе искать ее разумное решение. Он делал это по своей собственной инициативе, и однажды даже резко поставил на место своего политического советника Андрея Вышинского, приказав ему покинуть комнату, чтобы мы могли конфиденциально побеседовать вдвоем. По многим признакам было очевидно тогда, что Жуков был как раз тем, кем он хотел казаться, — в высшей степени важным человеком в советском правительстве, возможно вторым после самого Сталина. Во время моего визита в Москву в 45-м такая оценка его положения и влияния многократно подтверждалась. Теперь в Женеве, десять лет спустя, он выглядел встревоженным и явно подчиненным по своему положению. Он монотонно повторял мне аргументы главы советской делегации… Он был безжизненным, не шутил и не улыбался, как раньше. Мой старый друг выполнял приказ начальства. От этого личного разговора у меня не осталось ничего, кроме чувства горечи».

Георгий Константинович хорошо помнил, что независимость в общении с тем же Эйзенхауэром стала одной из причин унизительной опалы в 46-м. Теперь он был гораздо осторожнее, да и дружба с Хрущевым обязывала не проявлять излишней самостоятельности в дипломатической области. Формальное положение Жукова в партийной и военной иерархии в 55-м году было выше, чем в 45-м. Теперь маршал был кандидатом в члены Президиума ЦК и министром обороны, а тогда — лишь кандидатом в члены ЦК и заместителем наркома обороны. Однако его реальное влияние и в армии, и в политике стало существенно меньшим, и он никак не воспринимался вторым человеком в руководстве. Это хорошо понял Эйзенхауэр.

В бытность маршала министром обороны, в ноябре 56-го, Советская Армия предприняла вооруженную интервенцию в Венгрию для подавления вспыхнувшего там антикоммунистического народного восстания. Перед вторжением Жуков пытался создать у американского посла Чарльза Болена впечатление, что советские войска не пойдут на мятежный Будапешт. Болен вспоминал: «25 октября, через два дня после начала революции в Венгрии, Жуков в беседе со мной на приеме в турецком посольстве приводил пример Польши как доказательство того, что Советский Союз не желает военного вмешательства во внутренние дела других стран. Действительно, в Польше, где разоблачение Сталина на XX съезде тоже вызвало народные волнения, до кровопролития и ввода советских войск не дошло. Хотя министр обороны Польши Рокоссовский и предлагал двинуть против демонстрантов в Познани подконтрольный советским советникам танковый корпус. Дело ограничилось сменой руководства польской компартии и отзывом на родину Рокоссовского и других советских офицеров.

Но в Венгрии, где антикоммунистические повстанцы уже взяли власть во многих городах и имели сильное влияние в правительстве коммуниста-реформатора Имре Надя, Хрущев решил применить силу. Жуков продолжал говорить американскому послу, по выражению Болена, «смесь, неправды, полуправды и нескольких действительных фактов», одновременно давая указания по разработке плана вторжения в Венгрию. В начале ноября значительные советские силы вошли на венгерскую территорию. 4 ноября в советском Закарпатье было сформировано альтернативное венгерское правительство во главе с Яношем Кадаром. Якобы по его просьбе советские войска под командованием маршала Конева двинулись на Будапешт. За неделю организованное вооруженное сопротивление восставших было подавлено. Вторгшаяся в Венгрию 200-тысячная группировка советских войск, по официальным и, скорее всего, заниженным данным, потеряла 720 человек убитыми и пропавшими без вести и 440 человек ранеными. Точных данных о числе жертв с венгерской стороны нет, но нередко говорят, о 20 тысячах убитых и раненых, включая сюда и жертвы среди мирного населения.

Жуков остался не слишком доволен действиями своих подчиненных в Венгрии. В декабре 1956 года на совещании высшего комсостава он подчеркнул: «Менее чем за полтора месяца в соединениях и частях, находившихся в Венгрии, имели место 144 случая чрезвычайных происшествий и грубых нарушений дисциплины, при этом более половины из них относятся к таким тяжелым преступлениям, как убийство, изнасилование, грабежи и избиения местного населения, а также ограбления складов и магазинов. Характерно, что некоторые офицеры, в том числе и старшие, вместо наведения строжайшего порядка, сами принимали участие во всех этих безобразиях. Особенно недостойно вел себя 114-й параштотно-десантный полк во главе с командиром полка. Факты аморального поведения советских военнослужащих в Венгрии были настолько нетерпимы, что ими был вынужден заниматься Центральный Комитет партии, который вынес по этому вопросу специальное решение. Все виновные в мародерстве, грабежах, насилиях и других преступлениях привлечены к судебной ответственности, в том числе и командир 114 парашютно-десантного полка. Мы должны сделать вывод, что с воспитанием личного состава у нас дело обстоит неблагополучно».

Насилий и грабежей в Венгрии наверняка, было гораздо больше, чем 144. Очевидно, Жуков говорил только о тех эпизодах, которые стали предметом судебного разбирательства. Мне самому довелось в середине 70-х годов беседовать с одним хромым ветераном венгерской кампании 56-го года. Ветеран торговал пивом на одной из московских улиц и находился едва ли не в перманентном состоянии алкогольного похмелья. Тем не менее, узнав, что мы с товарищами недавно побывали в Венгрии, он охотно вступил в разговор: «Ты такой венгерский город Капошвар знаешь?» Город я знал и даже бывал в нем. «Мне там ногу и прострелили. Ну, ничего, зато я из Венгрии шесть костюмов вывез…», — светло улыбаясь, закончил свои воспоминания продавец пива, за свои подвиги на мануфактурном фронте ни к какой ответственности явно не привлекавшийся. Думаю, что на самом деле случаи мародерства среди советских военнослужащих в Венгрии исчислялись тысячами, но далеко не обо всех из них докладывали даже командирам полков, а уж тем более Жукову. Сам же Георгий Константинович никогда не высказал сожаления, что его войска выполняли карательные по существу функции. Для него венгерское восстание