Лассаль. – «Собачье» мыло – хозяйственное, другими словами, – по сантиметровой полоске на человека, выдают один раз в неделю перед тем, как повести в эту самую баню. Вода в кране не смешивается, и потому мой приятель был вынужден окатывать себя то ледяной, то выскакивать из-под кипятка. При этом теснота в помещении бани ужасная и невозможно не тереться о других спиной. Такое ужасное мытье длится ровно десять минут. Потом всех выгоняют из бани прочь, на холод. Так что, я думаю, крокодильей чешуей ты, Томмазо Кампанелла, покроешься в тюрьме неминуемо. Может быть, еще в ужасающе грязной сборочной камере.

В этот момент такси наконец-то остановилось. Томмазо Кампанелла, который до этого сидел, внешне целиком и полностью отдавшись своей судьбе в лице Паспорта-Тюремного и глядя себе под ноги в пол автомобиля, совершенно не интересуясь более тем, куда они едут, теперь поднял голову и посмотрел на улицу за окошком такси.

Паспорт-Тюремный уже успел выскочить из такси и любезно и радостно распахивал дверь для Томмазо Кампанелла:

– Вот полюбуйся, мы опять приехали на то место, которое, в некотором смысле, является моей родиной и которое вскоре станет твоим домом!

Улицу Матросская Тишина и одноименную тюрьму, что находилась на другой ее стороне, чуть наискосок, напротив небольшого двухэтажного дома, Томмазо Кампанелла видеть не хотел и потому вновь опустил глаза.

Паспорт-Тюремный тем временем продолжал распинаться:

– Да, вот здесь тебе предстоит оплатить наше замечательное путешествие, которое еще только предстоит: стены камер укрыты замечательной шубой из мха изумрудно-зеленого окраса. По этим стенам почти все время путешествуют мыши и гигантские тараканы, которые еще иначе называются вольтами. В этой атмосфере станут проходить твои завтраки, обеды и ужины. Супчик на обед будет состоять из гнилой капустки, приправленной гнилой морковкой и картошечкой. Потом подадут вонючую кашку из перловки. А иногда бывает рыбный день. Ты ведь любишь рыбу, которую сварили вместе с внутренностями и чешуей?

– Слушай, я, пожалуй, пойду, – проговорил Томмазо Кампанелла. – Не понимаю, зачем ты меня догнал тогда у Электрозаводского моста? Потерялся бы тогда, и не пришлось бы сейчас рассказывать мне все эти ужасы. Тебя бы уже давно со мной не было…

Томмазо Кампанелла развернулся и пошел прочь опять в сторону Электрозаводского моста.

Но Паспорт-Тюремный тут же догнал его и схватил за рукав:

– Постой, я и на этот раз не потеряюсь. Ты мне очень нравишься. Ты – моя любимая жертва. Неужели ты не хочешь дослушать, что бывает, если питаешься гнилой капусткой с рыбой, которую сварили, не очищая от чешуи и не вытряхивая из нее внутренностей?.. Помимо твоей крокодильей чешуи, у тебя еще на ногах начнет медленно подгнивать кожа, разовьется чесотка, ты быстро и некрасиво полысеешь, а уж про то, что у тебя через месяц будет премного больших-больших язв в желудке я уже даже и не говорю. Может быть, ты и не проживешь этот месяц, умрешь, покрывшись своей любимой крокодильей чешуей.

Томмазо Кампанелла развернулся и, пытаясь высвободиться, ринулся в другую сторону, к тюрьме.

– Ага! Вот видишь! – возликовал Паспорт-Тюремный. – Ты уже идешь в сторону нашего маленького домика. Там, в полутемных помещениях, круглые сутки освещенных слабыми лампочками, нашими женщинами будут мужчины. А может, наоборот, за зарешеченным окном, на которое надет железный лист с просверленными отверстиями – «намордник», ты, Томмазо Кампанелла, станешь чьей-то женщиной, скорее всего, всех сразу – и Совиньи, и Жоры-Людоеда, и Жака, и Лазаря. Для тебя не найдется ни простыни, ни полотенца, ни одеяла, ни подушки. Ты станешь спать на голом матрасе. По этому куску свалявшейся ваты, который давным-давно потерял форму, будут ползать вши и клопы. Мы с тобой будем обживаться в таком вот замечательном мирке, где уже на самом пороге ты почти наверняка потеряешь меня, а потеряв меня, ты никогда уже не выйдешь на волю вон из того мрачного и угрюмого скопления грязно-коричневых тюремных блоков. Ты не сможешь бороться с крокодильей чешуей, потому что горячей воды в камере нет, а баня – десять минут в жуткой давке, почти без мыла и воды вдоволь – только раз в неделю! Томмазо Кампанелла уже давно тащил на своей руке удерживавшего его Паспорта-Тюремного.

– Это пытка, пытка без конца! Пыточные условия! – кричал при этом Паспорт-Тюремный. – Это не «Матросская тишина», а дом пыток! Ты же любишь пытки!..

Тут произошло неожиданное: Томмазо Кампанелла резко, без замаха ударил Паспорта-Тюремного в челюсть. Тот повалился на асфальт, – улица была совершенно, абсолютно пуста. А сам Томмазо Кампанелла побежал к такси, которое по-прежнему стояло у обочины с раскрытой задней дверью и от которого они успели порядком отдалиться.

Вскочив в такси, Томмазо Кампанелла что-то сказал водителю, и машина, заскрипев колесами, рванула с места. Паспорт-Тюремный к этому моменту уже вскочил с асфальта и едва ли не настиг Томмазо Кампанелла, но тому все-таки повезло больше – набирая скорость, канареечного цвета муниципальное такси умчалось прочь.

– На помощь! Помогите! Милиция! Ограбили! – закричал Паспорт-Тюремный на всю улицу, лихорадочно осматриваясь по сторонам. Но улица на этом участке по-прежнему была совершенно пуста. Милиционеров, которые бы спешили прийти к нему на помощь, нигде не было видно. Паспорт-Тюремный отошел подальше от проезжей части и призадумался.

Ему показалось, что откуда-то слышится приглушенное гудение человеческих голосов. Он повернулся и посмотрел туда, где с виду конторское здание с обычными окнами скрывало за собой набитые людьми тюремные казематы. Паспорт-Тюремный хорошо знал, что в эту самую минуту много народу мучалось в тюрьме, но и не все, что там сидели, мучались, – были в тюрьме и такие, которые там сейчас могли пить водку, гулять, петь.

словно вторя тому, тюремному, воображаемому пению, тихонечко напел Паспорт-Тюремный. Настроение его явно стало улучшаться.

– Эй, тюрьма! – громко крикнул он, задрав голову и глядя на верхние этажи тюремного здания. – Эй, тюрьма, отзовись!

Но в этом месте улицы Матросская Тишина было по-прежнему пустынно и тихо. Никто не ответил на странный призыв Паспорта-Тюремного.

– Да-а, молчит тюрьма, – проговорил Паспорт-Тюремный. – Видно, стихли уже пьянки, смолкли гулянки и кончились водка и чифир в камерах.