– Ха! Он так не говорил! – опять громко произнесла женщина-шут из зрительного зала, заставив настоящего Господина Радио посмотреть на нее с укоризной.

– Хватит, да не совсем, – сказал тем временем Совиньи. – В заключение, я хочу показать вам часы, которые подарил мне начальник отряда специального назначения, когда лично проводил со мной переговоры, предлагая мне сдаться властям на льготных условиях. Я в то время прятался в лесу, и начальник спецназа знал, что прольется немало крови его подчиненных, если он не сумеет убедить меня сдаться добровольно. Я ответил ему решительным отказом, – сценический огромный человек действительно достал из кармана какие-то часы на кожаном ремешке и, потряся ими в воздухе, убрал их обратно в карман. – Я не сдался и по-прежнему нахожусь в бегах!

На короткое время Совиньи опять куда-то ушел, но потом вернулся обратно, уже в сопровождении хористов: двух взрослых и мальчика.

– Сейчас произойдет ломка психики внука старухи Юнниковой! – замогильным голосом произнес Совиньи. – Я начинаю устраивать вам то, что запомнится вам на всю оставшуюся жизнь, то, что вы будете вспоминать всю оставшуюся жизнь со стыдом и отчаянием. Я стану оживлять в вашей голове самые невероятные и унизительные пакости, чтобы вы не забывали, кто на самом деле царь людей. Хотя многие с этим и не согласятся.

Хориновцы-зрители, сидевшие в зрительном зале, не видели этого, но вошедший так, что на него никто не обратил внимания, незнакомец в этот момент подался вперед всем корпусом и принялся жадно впитывать то, что происходило на маленькой самодеятельной сцене.

А там тем временем вздрогнул от слов Совиньи внук старухи Юнниковой.

Сама старуха взвизгнула:

– Заткните его!

Она схватилась за сердце и откинулась на спинку кресла.

– Врача!.. Надо позвать врача! – всполошились сразу несколько участников хора.

Двое хористов побежали пригласить врача.

Когда женщина-врач и медсестра появились в зале ожидания аэропорта, двое взрослых хористов и мальчик уже разыгрывали между кресел следующую сценку, а рядом лежала (ее уже успели положить на диванчик) помиравшая старуха Юнникова.

– Есть ли среди вас гордецы? – спросил Совиньи. – Сейчас я устрою проверку их силам. Итак, сейчас мы разыграем очень пошлую, низменную и хамскую сценку, которая ввергнет всех присутствующих здесь гордецов в тупик!

Совиньи подозвал к себе того участника хориновской группы детей, который отходил с ним, и сказал ему:

– Сейчас действуй так, как мы с тобой репетировали…

Мальчик с пониманием кивнул головой и отошел от Совиньи на несколько шагов. Потом Совиньи сел на креслице, соседнее с тем, на котором сидел внук старухи Юнниковой, а мальчик встал перед ними и долгим- долгим взглядом принялся изучать и как будто сравнивать их обоих. При этом он постарался придать лицу самое печальное и скорбное выражение, на которое он только был способен.

Внук старухи Юнниковой воспринимал это загадочное рассматривание достаточно невозмутимо, но чувствовалось, что эта невозмутимость стоила ему больших усилий.

Так, точно он перечислял все горести мира или некий бесконечный список погибших на какой-то минувшей войне, или называет болезнь, от которой скоро-скоро умрет внук старухи Юнниковой, мальчик из детской группы хора, поющего на иностранных языках, говорил:

– Плечи уже раза примерно в три, мускуляшки на руках тоньше примерно раза в четыре, ладони и пальчики сравнивать вообще очень трудно, потому что у дяди Совиньи они вообще и больше в ширину раза в четыре и по толщине и по диаметру пальцев – во много раз превосходят…

– Ноги!.. Ноги… Толщину ног сравни! – велел мальчику Совиньи. – И не забудь подать, как я тебя учил! – добавил он.

– Как горько!.. Как безнадежно!.. Меньше раза в три… И ведь ничего, ничего, ничегошеньки с этим не поделаешь!.. Какая печальная доля у этого соперника Совиньи!.. – выполнил его указание мальчик из детской группы хора. – Туловище – даже и сравнивать не хочется… – продолжал он. – Да и что сравнивать, без всяких сравнений – видно: во много раз меньше… Какая скорбная разница… Не преодолеешь ее, не изменишь… Не затушуешь…

– Ты – фашист!.. – сказал Совиньи внук старухи Юнниковой и поднялся со своего кресла. – Только фашисты так людей измеряли и сравнивали!.. Ты – фашист и гнусный низменный хам!..

– Вот!.. Вот-вот!.. – радостно воскликнул Совиньи. – Я ожидал таких слов!.. Но, согласись, то, что сказал этот мальчик – это правда!.. Ты обречен на то, чтобы быть побежденным Совиньи!.. И ничего с этим не поделаешь!.. В этом основа твоей жизни, основа твоего теперешнего унижения.

– Да что он ко мне пристал?! – чуть ли не со слезами на глазах воскликнул внук старухи Юнниковой, глядя на остальных хориновцев, что были вместе с ним в зале ожидания.

– Вот я и изменил твою жизнь, – проговорил Совиньи. – Ты планировал одно: гастроли, переезды из города в город… Отличное настроение! А встретил меня. И теперь, в моем обществе, будет совсем другое. Тягостный страх, ужас, напряжение… Я знал, что ты так закричишь!.. Почему же именно столь простое и естественное сравнение вызывает такой бурный рев и негодование?.. По-моему, честный человек именно так, в лоб, и должен все сравнивать!.. Если по-честному, ты мне проиграл и я – царь людей! Ну что, признаешь, что я – царь людей?..

– Не признаю! – ответил внук старухи Юнниковой. – Тебе конец! Ты мне за все эти сценки дорого заплатишь!..

– Бесполезно! Только еще больше расстроишься. Никаких шансов одолеть меня у тебя нет. Подобрались гены твоей матери и твоего отца в какую-то комбинацию, раздался щелчок – и все, они сложились так, что переменить ничего нельзя: дальше всю жизнь ты будешь мучиться с самим собой, как мучаются с какой- нибудь негодной вещью, которую нельзя выбросить или заменить в магазине на другую, как мучительно пытаются разносить ботинки, которые больно и неудобно носить – тут пластырь подложат, там – ватку