Игнатов выступит и более подробно скажет, но я не могу на себя этого взять и сказать о том, что я обходил ЦК. Я больше вам скажу: всегда, когда я здесь бывал, и в ЦК, и во все министерства, во все организации ходил, и если на то пошло, очень редко, когда у Берия наедине'.
— Это другое дело, — удовлетворенно заметил кто-то в зале. Наконец-то Мир Джафар Аббасович начал колоться!
— Я хочу рассказать, как есть. Это дело Пленума ЦК, как он будет реагировать.
И участники пленума отреагировали весьма сурово. М.А. Суслов зло заметил:
— Инструктора ЦК побаивались ездить в Азербайджан.
— В Азербайджан? — изобразил удивление Багиров.
— Да, в азербайджанские организации, — подтвердил Суслов, — боялись, что у вас есть шеф.
— Не знаю, может быть, — растерялся Багиров.
— Товарищ Багиров, — прервал его Маленков, — ты оправдываешься, не нужно этого. Ты был близок к Берия, не этот вопрос сейчас обсуждается.
— Правильно, — поддержали Георгия Максимилиановича.
— И пленум поэтому недоумевает, — продолжал Маленков. — Ты оправдываешься, защищаешься. Тебя видели больше, чем всех других, обнимающимся с Берия. (Маленков предпочел забыть, как Никита Сергеевич только что притворно каялся, как они с Георгием Максимилиановичем обнимался с Берией, разумеется, в благих целях разоблачения врага народа!/ — Б. С./). Не в этом дело совсем, не нужно говорить об этом, он разоблачен.
Багиров вконец запутался, чего же все-таки от него хотят старшие товарищи, то ли разоблачения Берии, то ли, наоборот, саморазоблачения его, Багирова, тесных связей с Берией. Похоже, что на самом деле Маленкову и Хрущеву требовалось последнее. А это в перспективе грозило лидеру азербайджанских коммунистов смертным приговором. И упавшим голосом он закончил свою путаную и сбивчивую речь:
'В отношении разоблачения я сказал и вот в отношении того, что Никита Сергеевич сказал вчера, я сказал.
Разоблачение Президиумом Центрального Комитета партии этого матерого, хитрого и ловкого врага, в свое время нерешительные действия Президиума являются лучшим доказательством правильности и прозорливости партии (Тут уж глава азербайджанских коммунистов совсем зарапортовался. — /Б. С./). Это есть гарантия, верная гарантия того, что любая попытка, с чьей бы стороны это ни было, поколебать единство рядов нашей партии будет беспощадно сокрушена…
Я, товарищи, не знаю, я считаю, что я был, есть и остаюсь до конца своей жизни верным великим заветам Ленина-Сталина, верным солдатом своей партии, в любой момент готовым на выполнение любых заданий партии и правительства.
Я не оправдываюсь, я хочу просто сказать, мне больно некоторые реплики товарищей слушать. Может быть, в моей работе много ошибок бывает, но единственное, что я всегда делаю, это одно: служить партии, служить народу, служить стране, служить социализму, служить коммунизму, — вот все, что я могу сказать'.
Эта речь не спасла Багирова, хотя нельзя сказать, что она его погубила. Судьба несчастного секретаря компартии Азербайджана была предрешена отнюдь не теми тысячами невинных, которых Багиров загубил в период Великой Чистки. И не тем, что по части злоупотреблений, кумовства, взяточничества, роскошных дворцов, построенных для самого Багирова и его родственников, Азербайджан, как показали проводившиеся еще при Сталине проверки, занимал едва ли не первое место в Союзе. Товарищи из Президиума ЦК решили, что служить коммунизму Мир Джафар Аббасович больше не будет. Крах Багирова был вызван его близостью к Берии. Сразу после Июльского пленума Багирова сняли с руководства компартией Азербайджана, в 1954 году арестовали, а в 1956 году расстреляли по обвинению в незаконных репрессиях. Вместе с Багировым судили и С.Ф. Емельянова, который получил 25 лет.
Был расстрелян и еще один участник пленума, В.Н. Меркулов, но уже вместе с Берией. Остальные уцелели, но карьеры их, в подавляющем большинстве случаев, застопорились или обернулись вспять. Так что можно сказать, что осуждал Берию в основном народ политически мертвый. А многие из них и остались в истории только благодаря Лаврентию Павловичу. Завенягина, например, и помнят-то только как заместителя Берии. В основном же в зале была серая секретарская масса, которая не без удовольствия топтала того, который в чем-то возвышался над общим весьма невысоким интеллектуальным и деловым уровнем номенклатуры. И не без мазохистского наслаждения вспоминали, как унижал их Лаврентий Павлович, по матушке посылал, расстрелом грозил. И забывали, что иначе они работать просто не привыкли. В тоталитарной системе власти только жесткий нажим сверху, при Сталине — вплоть до расстрела нерадивых исполнителей, заставлял нижние эшелоны власти работать в полную силу. Ведь контроля и нажима со стороны избирателей не было и быть не могло — на выборах 99,9 процента всегда голосовали 'за'. Но в иной системе номенклатура существойвать не могла. Берия же по своим деловым качествам стоял на голову выше подавляющего большинства участников пленума. И вряд ли отличался в худшую сторону от них по своим морально-нравственным качествам. Разве что крови у Лаврентия Павловича на руках было гораздо больше, чем у рядовых членов ЦК, но это уже по должности — все-таки был членом Президиума (Политбюро), и в такое время. Он вознамерился изменить систему. И поплатился жизнью.
Финал
Прежде чем понять, когда и как умер 'лубянский маршал', я хочу предоставить слово его тюремщику — коменданту штаба Московского округа ПВО майору Хижняку. Вот что он сообщил в интервью газете 'Вечерняя Москва' 28 июля 1994 года:
'… Вышли из здания (Совмина. — /Б. С./) генералы Москаленко, Бакеев, Батицкий, полковник Зуб, подполковник Юферев — адъютант командующего, полковник Ерастов. Среди них Берия. В автомашину слева от Берии сел Юферев, справа — Батицкий, напротив Зуб и Москаленко. Тронулись. Впереди — 'ЗИС- 110', за ним — автомашины с пятьюдесятью автоматчиками. Минут через сорок-пятьдесят приехали на гарнизонную гауптвахту…
Двадцать седьмого меня вызвал командующий (К. С. Москаленко. — /Б. С./) и сказал, что мне поручен уход за Берией. Я должен готовить пищу, кормить его, поить, купать, стричь, брить и, по его требованию, ходить с дежурным генералом на его вызов… Когда командующий сказал, что я прикреплен к нему, мне сказали: 'Несите пищу'. Пошли генерал Бакеев, полковник Зуб, и я понес пищу… Хорошая пища, из солдатской столовой. Он сидел на кровати, упитанный такой мужчина, холеный, в пенсне. Почти нет морщин, взгляд жесткий и сердитый (было отчего сердиться!/ — Б. С./). Рост примерно 160–170 сантиметров. Одет в костюм серого цвета, поношенный. Сперва он отвернулся, ни на кого не смотрел. Ему говорят: 'Вы кушайте'. А он: 'А вы принесли карандаш и бумагу?' 'Принесли', — ответил командующий. Он тут же начал писать… Когда я дал ему кушать, он эту тарелку с супом вылил на меня — взял и вылил (для майора Хижняка солдатский суп, наверное, был хорош; Берия же привык к более изысканной пище и, скорее всего, воспринимал то, что ему принесли, как лагерную баланду; да и аппетит после всего происшедшего у Лаврентия Павловича, точно, исчез — от переживаний и произошел нервный срыв. — /Б. С./). Все возмутились. Строго предупредили. Но бумагу и карандаш ему оставили. В тот раз есть он вообще не стал…
Я был ежедневно, до двенадцати раз в сутки. Скоро его перевели в штаб округа на улице Осипенко, 29. Там мы пробыли три-четыре дня, а потом там же перевели в бункер большой, где был командный пункт, во дворе здания штаба…'
На вопрос корреспондента, сколько продолжался суд над Берией, Хижняк ответил: 'Больше месяца. Ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Они работали с 10 до 18–19 часов. Конечно, с перерывом на обед'. Бывший комендант опроверг также распространенные слухи, будто перед расстрелом Берия на коленях просил пощады: 'Не было этого. Я же с самого начала до конца был с ним. Никаких колен, никаких просьб… Когда его приговорили, мне генерал Москаленко приказал съездить домой (Берия жил на углу улицы Качалова[14] и Вспольного переулка) и привезти Берии другой
