30 марта был теплый день. Императорские моторы долго неслись к месту, где была построена Заамурская дивизия. Во время смотра появился над ним неприятельский аэроплан. Бывшие настороже наши зенитные батареи начали его обстреливать. Государь продолжал обход войск, как бы ничего не замечая. А вверху высоко, высоко то там, то здесь вспыхивали белые клубы, барашки, рвавшихся снарядов. Зрелище было красивое и занимательно. С непривычки было не по себе. Когда вернулись к поездам, стало известно, что то был налет неприятельской эскадрильи и, что одним из сброшенных с аэроплана снарядов, убит часовой у моста, через Днестр, по которому мы дважды проезжали накануне. В те дни императорский поезд подвергался действительно большой опасности, которая была предотвращена нашими аэропланами и нашей артиллерией.

Выехав в тот же день в Ставку, Государь вернулся туда 31-го в 9 ч. 30 м. вечера.

1-го апреля в Ставке, под председательством Государя Императора, как Верховного Главнокомандующего, состоялся военный совет, в котором участвовали: Главнокомандующий Северо- Западным фронтом ген.-адъютант Куропаткин со своим Нач. Штаба Сиверсом, Главноком. Западным фронтом ген-адъютант Эверт с Нач. Штаба Квицинским, Главноком. Юго-Зап. фронтом ген.-адъютант Брусилов с Нач. Шт. Клембовским, ген.-адъютант Иванов, военный министр Шуваев, ген.-инспектор Артиллерии Вел. Кн. Сергей Михайлович, адмирал Русин, Нач. Штаба Ставки ген. Алексеев и ген.- квартирмейстер Пустовойтенко.

Открыв совещание в 10 ч. утра. Государь сообщил, что главный вопрос, который надлежит обсудить совету, это план предстоящих военных действий и передал слово Алексееву.

Алексеев изложил, что летом предрешено общее наступление. Западный фронт, которому будет передан общий резерв и тяжелая артиллерия, находящиеся в распоряжении Ставки, начнет свой главный удар в направлении на Вильно.

Северо-Западный фронт Куропаткина начнет наступление с северо-востока также на Вильно, помогая Западному фронту. Он также получит часть тяжелой артиллерии и часть резерва.

Юго-Западный фронт Брусилова должен держаться сначала оборонительно, и перейдет в наступление лишь тогда, когда обозначится успех двух первых фронтов. Куропаткин, медлительный, осторожный и нерешительный, заявил, что, при сильно укрепленных немецких позициях надеяться на прорыв немецкого фронта трудно, на успех надеяться трудно, и что мы понесем крупные потери, особенно при недостатке снарядов тяжелой артиллерии.

Алексеев оспаривал Куропаткина, но заявил, что тяжелых снарядов у нас пока еще недостаточно. Великий Князь и Шуваев заявили, что пока в изобилии будут даваться лишь легкие снаряды.

Эверт, слишком методичный и пассивный, но упорный, присоединился к мнению Куропаткина и считал, что пока тяжелая артиллерия не будет снабжена в изобилии снарядами, лучше держаться оборонительно.

Брусилов, живой, энергичный и порывистый, на которого Генеральный Штаб смотрел высокомерно и презрительно, так как он не окончил их Академии, не согласился с высказанными мнениями Куропаткина и Эверта. Не разделял он и мнения Алексеева. Он стоял за общее наступление всех фронтов. Он считал, что его фронт должен наступать одновременно с другими, а не бездействовать, когда те будут сражаться.

Он как бы ручался за успех своих армий и просил разрешения на наступление. Такое мнение не могло не нравиться Государю, который вспоминал подчиненных теперь Брусилову, генералов Щербачева, Левицкого. Алексеев заявил, что в принципе он ничего не имеет против того, что высказал Брусилов, но только он предупреждает Брусилова о невозможности дополнительного усиления и снабжения его армий. Брусилов отвечал, что он на это не рассчитывает.

После энергичного выступления Брусилова (он был природный кавалерист и его ученые военные называли 'берейтором') отяжелевшие Куропаткин и Эверт как бы спохватились и заявили, что, конечно, и их армии могут наступать, но только ручаться за успех они не могут.

В конце концов было решено, что все три фронта должны быть готовы к наступлению к середине мая. Были обсуждены и еще некоторые менее важные вопросы. Государь не стеснял генералов своими мнениями, давал им полную возможность высказываться свободно. Он лишь, как Верховный Главнокомандующий, санкционировал окончательно выводы, делавшиеся его Начальником Штаба, Алексеевым. Рядом с Государем сидели Куропаткин и Брусилов. Против Государя Алексеев, а рядом с ним Эверт и Великий Князь. Иванов сидел в конце стола и не проронил ни слова.

Совещание прерывалось для завтрака у Государя и окончилось в 6 часов. Участники совещания были сфотографированы за столом и приглашены к Высочайшему обеду. Поздно вечером приезжавшие отбыли к местам службы.

В те дни мне принесли преинтересный документ: 'Записку' по поводу операций на Юго-Западном фронте в декабре 1915 г. и на Северном и Западном фронтах в марте 1916 г. То был научно-военный разбор и спокойная, деловая, жестокая критика тех военных действий и действий высших начальников (Куропаткина, Эзерта, Щербачева и других), составленная в Ставке, под редакцией и при главном непосредственном участии Алексеева. Некоторые отделы писал Борисов. Записка давала целый ряд указаний высшим начальствующим лицам о допущенных ими ошибках и инструктировала их, что и как надо делать впредь. Она была разослана во все армии начальствующим лицам до начальников дивизий включительно и являлась более чем своевременной именно теперь, ввиду предполагавшегося наступления. Очень там попадало генералам и по распределению и по использованию артиллерии; указывалось на неумелую организацию артиллерийского снабжения. Как исходившая из Ставки и рассылавшаяся по повелению Верховного Главнокомандующего, она имела бесспорное высокоавторитетное значение.

Наступила весна. Шла страстная неделя. Присутствие Государя в те дни в Ставке носило в себе что-то трогательное. Не хочется ли каждому православному быть в те дни со своими близкими. И Государь был в центре своей многомиллионной армии. Государь посещал все службы. В пятницу, при выносе плащаницы, ее несли: Государь, Нилов, Иванов и Алексеев. Народ смотрел с изумлением. Царила особенная тишина. Государь был особенно серьезен. Кто знал Государя, те понимали, как бы хотел он быть теперь среди своей семьи и насколько большое религиозное значение придает Он тому, что остался среди армии.

Царица Александра Федоровна еще более чувствительно переживала одиночество Страстной седмицы и приближение Пасхи. Около Нее не было ни горячо любимого мужа, не было в Петрограде и Ее религиозного учителя, 'Старца'. Вся последняя кампания против него лишь увеличила к нему симпатии Их Величеств. Вот что писала Царица в те дни Государю:

'Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжници и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина, как они теперь далеки от этого. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько молитв было услышано. А там, где есть такой слуга Господний, лукавый искушает его и старается делать зло и совратить его с пути истины. Если бы они знали все зло, которое они причиняют. Он живет для своего Государя и России и выносит все поношения, ради нас. Как я рада, что все мы были у св. причастия вместе с ним на первой неделе поста'.

Комментарии излишни. В этом письме весь смысл отношения Царицы к 'Старцу'. Достаточно отметить, что везде слово Друг пишется с большой буквы.

Перед Пасхой Распутин прислал из Сибири Царице такую телеграмму:

'X. В. праздником дни радости в испытании радость светозарнее; я убежден церковь непобедимая, а мы семя ее. Радость наша вместе с воскресением Христа'.

6 апреля у Наследника заболела рука. 'Старцу' в Сибирь была послана телеграмма с просьбой помолиться. Медицина не помогала. Царица просила Государя поздравить 'Старца' со Светлым Праздником.

Могилев. 9 апреля. Суббота. В 9 часов вечера генерал Воейков протелефонировал дежурному офицеру Штаба, что через полчаса туда придет Государь. Доложили Алексееву. Он, как всегда, встретил Государя на верху лестницы. За Государем шел лишь вестовой казак-конвоец. Он нес на левой руке пальто Государя и сверток. Взяв у казака сверток, Государь прошел с Алексеевым в кабинет. Там Государь поздравил Алексеева своим генерал-адъютантом и вручил ему погоны с вензелями и желтые аксельбанты. По рассказу Алексеева, Государь был очень ласков, коснулся его семьи и пошутил - почему жена Алексеева приезжает к мужу тогда, как уезжает Государь.