подошел к павильону Царского Села. Встретила одна Императрица. Государь успокаивал ее, сказав, что кровотечение прекратилось, стало лучше. Царица спросила Жильяра, когда именно прекратилась кровь. Тот ответил: 'В 6 ч. 20 м.' 'Я это знала', ответила Императрица и показала полученную от Распутина телеграмму, в которой значилось: 'БОГ ПОМОЖЕТ, БУДЕТ ЗДОРОВ'. Телеграмма была отправлена Распутиным в 6 ч. 20 м. утра.

С большими предосторожностями больного перевезли во дворец. Вновь открылось кровотечение. Сделали обычное прижигание железом, не помогло. Царица вне себя от отчаяния. Бедный мальчик лежал белый, как воск с окровавленной ватой у носа. Казалось, что умирает. Царица приказала вызвать Григория Ефимовича. Он приехал. Его привели к больному. Распутин подошел к кровати. Пристально уставился на больного и медленно перекрестил его. Затем сказал родителям, что серьезного ничего нет. Им нечего беспокоиться. И, как будто усталый, он вышел из комнаты. Кровотечение прекратилось. Больной мало помалу оправился. Естественно, что Императрица приписала спасение сына молитвам 'Старца'. И вера в молитвы 'Старца', вера в его угодность Богу еще более окрепла в ней. Она была несокрушима, как гранитная скала. В ней была вся сила Распутина.

Стояла настоящая северная зима. По вечерам мороз доходил до 20 градусов по Реомюру. Снегу было много. Однажды Кегрес, царский шофер, произведенный за войну в прапорщики, катал меня на окончательно сконструированном им автомобиле-санях. Мы летели целиной по снежному полю, преодолевая все сугробы.

Надо было видеть удивление останавливавшихся на дороге крестьян, когда наши сани-автомобиль пересекали их дорогу и неслись по ровному полю, вдоль ее. На одном из заводов были заказаны двое автомобиль-саней для Его Величества и такая же машина для моей части. После войны, уже во Франции, Кегрес, выросший в компаньона Ситроена, сконструировал по этому образцу машину, на которой победил Сахару.

В один из тех зимних вечеров меня посетил в Петрограде необычный гость известный революционер В. Л. Бурцев. Горячий патриот, социалист, Бурцев, после объявления войны, стал на позицию: защищать родину и биться с врагом до победного конца. 3-го сентября 1914 г. он приехал в Россию и был арестован на границе. Тогдашние руководители министерства Внутренних Дел, Маклаков и Джунковский, не понимали всей выгоды для правительства того приезда Бурцева, не понимали, как можно было его использовать. Его предали суду за прежние преступления, судили и по суду сослали в феврале 1915 года в Туруханский край. В августе того же года, благодаря заступничеству французского посла Мориса Палеолога перед Государем, Государь даровал Бурцеву помилование. Вернувшись из Сибири, Бурцев поселился в Твери, откуда наезжал иногда в столицу. И вот, однажды вечером меня вызвали па телефону на моей Петроградской квартире. На мой вопрос - Кто говорит? - я услышал - Владимиров.

- Какой Владимиров? Я не имею удовольствия знать Вас, кто Вы такой?

- Я Бурцев, Владимир Львович Бурцев, - послышался ответ.

У меня, знавшего Бурцева отлично по его революционной деятельности и по его литературным трудам, но никогда его не видавшего в глаза, как-то невольно вырвалось: - Ах, это Вы, Владимир Львович, здравствуйте, чем могу служить?

В постоянной борьбе с революцией, как-то невольно становишься 'знакомым' теоретически с ее деятелями и при столкновении с ними в жизни на этой почве происходят довольно курьёзные случаи. Бурцев хотел повидаться со мной. Я предложил ему приехать ко мне на ту самую квартиру, куда он мне телефонирует, через два часа, ровно в 8 ч. вечера. Он, видимо, удивился и обещал приехать.

Повесив трубку, я невольно улыбнулся. Ко мне, к начальнику Государевой секретной охраны, приедет Бурцев и приедет без всякой конспирации, открыто. Чего не делает война и общий фронт против немцев. Взгляд упал на книжные шкафы, где целая полка была занята изданиями Бурцева: 'За сто лет' и 'Былое'. Я перелистал 'За сто лет', считавшуюся редкостью. Стал перебирать в памяти прошлое Бурцева. Вспомнил, как он уговаривал моего начальника Зубатова начать работать на революцию, против правительства. Вспомнил, как он, шеф красного розыска, пытается всегда все выпытать, узнать у собеседника. Как он выпытал ловко в свое время у Лопухина, что Азеф был шпионом. И т. д. Многое пришло на память. Надо быть осторожным. Что ему нужно?

Ровно в восемь в передней раздался звонок. Я открыл дверь. Встретились как старые знакомые. Я попросил гостя в кабинет, предложил кресло около письменного стола, сам сел на свое кресло за столом. Бурцев осматривался, сморкался с холоду, протирал очки. Книжные шкафы привлекли его внимание. Посмотрел на стену за моей спиной.

Бурцев начал с просьбы, дабы я дал ему ту мою книгу, что я написал об Азефе. Я разъяснил, что специальной книги о нем я не писал, но что в изданной мною книге: 'Партия Социалистов-Революционеров и ее предшественники' много о нем говорится. Я предложил ему эту, только что изданную мою книгу. Он с любопытством стал рассматривать довольно объемистый том. Разговор завязался. Бурцев сел на своего конька - Азефа. Он уверял меня в провокаторстве некоторых чинов политической полиции. Уверял меня, что, давая сведения генералу Герасимову, Азеф в то же время подготовлял цареубийство. Я просил дать доказательства, назвать соучастников. Бурцев отвечал, что не имеет права назвать их, но довольно туманно рассказывал, как подготовлялось покушение на Государя в Ревеле и как тому помогал какой-то весьма важный чиновник, носивший мундир и ордена. Я повторил, что без имен все это бездоказательно. Не доказана ни провокация в данном случае Азефа, ни вина Герасимова.

Затем разговор перешел на войну, на правительство. К моему большому удивлению, передо мной был не социалист интернационалист, а горячий русский патриот. Я нападал на него за ту систематическую ложь, что преподносят своим читателям в своих газетках наши революционеры эмигранты.

'Ну вот и Вы, Владимир Львович, издаете Вашу газету. Думаешь по величине, что это серьёзный орган. И, вдруг, находишь статью: 'Три Бога'. И по той статье оказывается, что я, полковник Спиридович, один из трех богов, встречаю иногда в Царском Селе с особой каретой Распутина, затем Императрицу Александру Федоровну и везу их обоих на свидание в Царском Селе в какую-то парикмахерскую. Вы понимаете, Владимир Львович, что все это настолько неправдоподобно, настолько смешно и нелепо, понимаете нелепо, что на этот вздор даже не сердишься. Над ним просто хохочешь. А ведь ваша газета претендует на серьезность. И вы считаетесь ведь крупным публицистом. Ну разве это не стыд? Ну где же тут серьёзность?'

Бурцев был смущен, а я, достав из шкафа его газету, показывал злосчастную статью, которая думала утопить и меня, и еще двух богов. Сконфуженный Бурцев оправдывался, что статья была прислана ему одним чиновником из Департамента полиции и т. д. Он интересовался Государем, его характером, что он читает, говорят ли ему правду лица, его окружающие. Спрашивал, веду ли я дневник и настойчиво советовал писать и писать, и записывать все, что делается около меня.

Не обошлось и без курьёза. За дверьми, в соседней комнате послышался густой бас и разговор. Бурцев тревожно насторожился. Я успокоил его, сказав, что там больная и это пришел доктор. Бурцев заинтересовался моей библиотекой. Я похвастался некоторыми редкими революционными изданиями и показал ему его 'За сто лет', ставшую уже и тогда библиографическою редкостью. Он был доволен. Книги нас как-то сблизили. Я предложил гостю чаю. Казак Андрей подал нам. Разговор пошел проще.

А пока мы разговаривали, на Фонтанке, около нашего дома суетились, наблюдавшие за Бурцевым филеры Охранного отделения. Установив, что 'наблюдаемый' прошел в мою квартиру, они были в смятении. Протелефонировали начальнику отделения. Тот доложил Белецкому, который осведомил даже Хвостова. Когда же Бурцев ушел, я доложил по телефону кратко Дворцовому коменданту, а на следующий день, рано утром, рассказал ему все подробно. Я оттенил, сколь большую пользу могло бы извлечь из его приезда правительство, если бы Маклаков и Джунковский не поступили с ним так нелепо.

В десять утра, при очередном докладе, Воейков доложил Государю о моем свидании. Посмеялись. И, когда Хвостов, на первой аудиенции, после того, стал докладывать о том Государю, Его Величество сказал, смеясь:

'Знаю, знаю' и сам сообщил министру те подробности, о которых тот не мог знать, т. к. я никому, конечно, кроме моего начальника о том не говорил.

12-го, днем, Государь выехал в Ставку, но уже без Наследника. Вместо графа Бенкендорфа, ехал гофмаршал князь Долгоруков (среди друзей - Валя). Сопровождали: флигель адъютанты: Нарышкин, Мордвинов, Силаев. Прибыв на следующий день в Могилев, Государь принял в поезде доклад Алексеева и