с курсов, не пользовавшиеся никаким авторитетом у солдат. Вообще же число офицеров не соответствовало числу солдат и о каком-либо нравственном влиянии офицеров не приходилось говорить. Переполненные помещения, спертый воздух, часто плохая пища от интендантства, все это уже давно разлагающе действовало на запасных солдат, а систематического военного воспитания им не давалось по недостатку кадровых офицеров. На этот большой дефект высшее Петроградское начальство не обращало внимания.
Отлично в полку была поставлена учебная команда Чистякова. 4-ая рота Запасного батальона состояла из выздоравливающих солдат. Многие из них были испорчены госпитальным дамским режимом. Рота помещалась в помещении придворного конюшенного ведомства. Настроение роты уже давно заставляло желать лучшего. Часов около четырех, в роту пробралось несколько рабочих агитаторов. Они жаловались, что учебная команда Павловцев стреляет по народу. Просили заступиться, помочь; ведь, братцы, мы - свои. За что же. Здесь не война. Рота заволновалась. Около шести часов несколько десятков разобрали винтовки и толпой повалили на улицу. Офицеров не было. На Екатерининском Канале им загородила путь конная полиция. Началась перестрелка. Было дано знать в казармы Преображенского полка на Миллионной улице. Появившийся взвод Преображенцев загнал Павловцев в казармы. Явились офицеры. Командир батальона полковник Экстен стал усовещивать, но его кто-то ранил в голову, говорят из толпы. Это как бы образумило солдат. Бросились на помощь полковнику. Вскоре рота выдала 19 главных зачинщиков беспорядка. Но 21 человек скрылись с винтовками. Зачинщиков арестовали и отправили в крепость.
Слух о бунте облетел все казармы. Пошли разговоры. Полиция была возмущена, что войска не только не поморгают, а сами устраивают волнения.
Министр Протопопов продолжал верить, что Хабалов подавит беспорядки. В тот вечер министр обедал у Дир. Деп. Полиции Васильева. К концу обеда туда был вызван с докладом Нач. О. О. генерал Глобачев. Последний, наконец, понял, что у нас началась революция. Вчера поздно вечером один из его отличных сотрудников, сообщил ему:
- 'Так как воинские части не препятствовали толпе, а в некоторых случаях даже принимали меры к парализованию начинаний полиции, то масса получила уверенность в своей безнаказанности и ныне, после двух дней беспрепятственного хождения по улицам, когда революционнее круги выдвинули лозунги: 'Долой войну' и 'Долой самодержавие', народ уверился в мысли, что началась революция, что успех за массами, что власть бессильна подавить движение в силу того, что воинские части на ее стороне, что решительная победа близка, т. к. воинские части не сегодня-завтра выступят открыто на сторону революционных сил, что начавшееся движение уже не стихнет, а будет без перерыва расти до полной победы и государственного переворота'...
К этой вчерашней удивительной по верности характеристике положения сегодня прибавился такой факт как 'бунт' Павловцев.
Сообщения партийных 'сотрудников' понятны лишь их авторам и жандармским офицерам, их принимающих. Они 'сотрудничают' и по разным причинам и побуждениям, но стремятся к одной и той же цели - помешать революции. Чтобы понять и поверить сведениям 'сотрудника', Министром Внутренних дел должен быть Плеве, Столыпиным. Протопопов этого не понимает. Он ухмыляется, смеется, не придает никакого значения, что волна движения вздымается. Он не видит ничего грозного в 'бунте' Павловцев.
- 'Я спокоен, - говорит министр, смакуя кофе, - Хабалов подавит движение, это его дело...'
И отбросив злободневную неприятную тему, Протопопов начинает обычный рассказ про Царское Село, про милостивое к нему отношение Их Величеств. Дальше следуют планы и анекдоты...
Васильев в восторге. Как гостеприимный хозяин, он занят угощением гостей, как подчиненный, он льстит начальнику.
Начальник Охранного Отделения уезжает от Министра обескураженным. Это хороший жандармский офицер, но не для боевого времени. Он не может захватить, увлечь министра, заставить его действовать, как то делал в первую революцию полковник Герасимов. Да, но тогда и министрами были Дурново и Столыпин. Они понимали все. А им помогал такой министр юстиции, как Акимов.
После ухода генерала Глобачева, Протопопов утвердил следующую телеграмму для отсылки генералу Воейкову:
- 'Сегодня порядок в городе не нарушался до 4 часов дня, когда на Невском проспекте стала накапливаться толпа не подчинявшаяся требованиям разойтись. Ввиду сего возле Гор. Думы войсками были произведены три залпа холостыми патронами, после чего образовавшееся там сборище рассеялось. Одновременно значительные скопища образовались на Лиговской улице, Знаменской площади, также на пересечении Невского Владимирским проспектом и Садовой улицей, причем во всех этих пунктах толпа вела себя вызывающе бросая в войска каменьями, комьями сколотого на улицах льда.
Поэтому когда стрельба вверх не оказала действия на толпу, вызвав лишь насмешки над войсками, последние вынуждены были, для прекращения буйства, прибегнуть к стрельбе боевыми потронами по толпе, в результате чего оказались убитые и раненые, большую часть которых толпа, рассеиваясь, уносила с собою.
В начале пятого часа Невский был очищен, но отдельные-участники беспорядков укрываясь за угловыми домами продолжали обстреливать воинские разъезды. Войска действовали ревностно.
Исключение составляет самостоятельный выход четвертой эвакуационной роты Павловского полка. Охранным Отделением арестованы на запрещенном собрании 30 посторонних лиц в помещении Группы Ц. К. Военно Пр. Комитета и 136 партийных деятелей, а также и революционный руководящий коллектив из пяти лиц. По моему соглашению с командующим войсками контроль распределения выпеченного хлеба, также учета использования муки возложен на заведывающего продовольствием в Империи Ковалевского. Надеюсь, будет польза. Поступили сведения, что-27 февраля часть рабочих намеревается приступить к работе. В Москве спокойно. М. В. Д. Протопопов'.
Про самое важное событие дня - бунт Павловцев, Протопопов не счел нужным сообщить.
Утвердив текст телеграммы в Ставку, Протопопов поехал на квартиру председателя Совета Министров Голицына, где было назначено заседание Совета.
Совет министров по предложению Голицына обсуждал как главный вопрос вопрос о прекращении сессий Гос. Совета и Гос. Думы. Теперь большинство министров стояло за роспуск их. В подтверждение правильности этой меры приводили мнение некоторых Думцев, в том числе Маклакова.
Премьер согласился с большинством и, взяв оставленный ему Государем подписанный уже бланк, проставил на нем дату 25 февраля, объявляя роспуск с 26, что было сообщено Родзянке в ночь на 27 число.
В 1 ч. 58 м. ночи на 27 февраля князь Голицын телеграфировал Государю: 'Долгом поставляю всеподданнейше доложить Вашему И. В., что в силу предоставленной В. Вел. мне полномочий и согласно состоявшемуся сего числа заключению Сов. Министров занятия Гос. Совета и Гос Думы прерваны с сего числа, и срок возобновления таковых занятий предуказан не позднее апреля текущего года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Соответствующие указы, помеченные 25 февраля в Царской Ставке, будут распубликованы завтра 27 февраля Предс. С. М. кн. Голицын'.
Совет министров совершенно не коснулся вопроса о мерах, которые должны быть приняты, дабы закрытие Думы не повело бы к каким-либо демонстрациям около Думы. Об этом никто не заботился. Все как бы были загипнотизированы, что все что надо сделает генерал Хабалов; он же, во-первых, не знал и не понимал, что в таких случаях надо делать, а главное он уже совершенно растерялся.
Хабалов, как и полковник Павленков донесли в Ставку о случившемся в тот день. Родзянко же, получив извещение о роспуске Думы, поторопился послать генералу Алексееву и некоторым главнокомандующим свою знаменитую телеграмму, текст которой, как и тексты телеграмм Хабалова и Павленкова, приводятся в главе о Ставке 27 числа.
Между тем, у большинства в рабочих кругах настроение было паническое. Стрельбу на улицах поняли, как доказательство решимости правительства подавить беспорядки во что бы то ни стало.
