Он все это разрушил. Быть может, если бы он по-настоящему раскаялся… Конечно, он всего лишь человек, а людям свойственно ошибаться. Но он вел себя так, будто не произошло ничего особенного. Бог дал, Бог взяла. Минус один, плюс два. Он продолжал жить и работать, нет чтобы остановиться и оглядеться.

Внезапно в ее мозгу всплыло воспоминание о посещении коронера. В его офисе стоял жуткий холод, кондиционер не работал, и Шон приходилось дуть на свои пальцы, чтобы отогреться, в то время как Дэвид, загорелый, в рубашке с короткими рукавами, непринужденно сидел на стуле. Коронер описывал, как умерла Хэзер: она до конца полностью осознавала, что с ней происходило. Шон задавала вопросы. Она хотела узнать, что чувствовала Хэзер в последние несколько секунд ее жизни. Она хотела услышать это, чтобы Дэвид знал. Дэвид тогда не произнес ни слова. Он смотрел на край серого металлического стола, как будто впал в транс.

Когда после этого посещения они шли к своей машине по территории автостоянки, у Шон перехватило дыхание, она даже подумала тогда, что эти спазмы убьют ее. Она шла впереди Дэвида, пытаясь набрать в легкие хоть немного воздуха. И тут, наконец, Дэвид заговорил. По перебою в его дыхании она поняла, что он сейчас что-то скажет, и повернулась к нему. Она ожидала услышать слова сожаления, раскаяния. Возможно, мольбу о прощении.

Он провел пятерней по волосам.

– Давай зайдем в Макдональдс и перекусим, прежде чем ты вернешься на работу. – Вот и все, что он сказал.

В тот момент ее охватила такая ненависть к нему, что она готова была его убить. Вот только не знала, как. Она могла ранить его только словами, но тут же постаралась, всячески обзывая его, ругаясь, как безумная посередине стоянки, пока он торопливо вставлял, ключ в дверцу автомобиля, чтобы сбежать от нее. Она позволила ему это сделать. Домой Шон поехала на такси. В ту ночь она спала в комнате Хэзер, она поступала таким образом все чаще и чаще. Шон была уверена, что Дэвид в ту ночь спал хорошо. Наверное, он заснул крепким сном, как только его голова коснулась подушки.

Вот и теперь он спит спокойно, дышит ровно и легко. Шон почувствовала, как ее руки сжимаются в кулаки, дыхание становится хриплым от гнева. Она чуть не растаяла, вспоминая о хороших чертах Дэвида. Любить Дэвида – значить предавать Хэзер. Вот о чем она должна помнить.

Он найдет себе новую женщину, Мег или кого-нибудь другого, кто не будет знать о его прошлом. Но ни одна женщина не сможет полюбить его, зная, что он натворил. Он будет вести жизнь самозванца, скрывающегося от правды. Он может привлечь эту новую женщину своим сладким голосом, возбудить в ней желание своими прикосновениями, и она никогда не узнает о тех разрушениях, которые он учинил в своей прежней жизни.

Шон хотелось прочитать записку Мег. Она была заинтригована, к тому же Дэвид спал так крепко, что не мог ничего заметить. Она потихоньку расстегнула москитную сетку и запустила пальцы в туфлю Дэвида.

«У меня почти не осталось пленки, – писала Мег, – но рано утром я уже на ногах. Наверное, все дело в моей приверженности к туману.

Мне бы хотелось знать, что произошло с Тэсс. Теперь я поняла, насколько неестественными были наши с ней взаимоотношения. Если бы она знала реальную Мег, ту «несовершенную» Мег, которую ты принял так легко, она не пожелала бы иметь с ней ничего общего. Я чувствую себя гораздо более близкой к тебе, чем была когда-либо к ней, и это несмотря на то, что мы не любовники. Я знаю, что ты теперь хочешь этого, но я все еще боюсь. Вчера вечером, когда ты сказал, что я прекрасна, я подумала об этом. И сейчас я тоже думаю об этом. Сказать по правде, я не думаю ни о чем другом. Как забавно начинает работать голова, когда знаешь, что скоро умрешь.

Люблю тебя. Мег.»

Шон положила записку на место – в туфлю Дэвида – и снова легла. Итак, он говорил Мег, что она прекрасна. Боже, Дэвид, как ты сентиментален. Наверное, это развод так на него подействовал. Какая патетика в тридцать восемь лет.

Она почувствовала, как клещ впился ей в шею, и полезла в пакет за зеркальцем. При свете фонарика она разглядела, что клещ не успел глубоко проникнуть в тело. Шон извлекла его и выбросила из палатки. Затем она поднесла зеркальце к лицу и едва не застонала. Она не видела себя с тех пор, как уехала из Сан-Диего. После двух недель, проведенных под древесным шатром, ее кожа побледнела. Это был какой-то мучнистый, нездоровый белый цвет. Резко обозначились морщины, мешки под глазами. Прическа стала угловатой и неровной. Она подумала о Мег, легкой, молодой и прекрасной, как предпочитает называть ее Дэвид, и ощутила горечь. Как это произошло? Когда она успела превратиться в женщину, которая тайком читает корреспонденцию своего мужа?

Она снова посмотрела на свое лицо, освещенное безжалостным лучом фонаря. В нем не осталось ни одной привлекательной черты. Ничего благородного, достойного.

Шон схватила свою сумочку с туалетными принадлежностями и вышла из палатки. Ей захотелось уйти до того, как Дэвид проснется, увидит ее, потом прочтет записку и станет думать о Мег. Она подошла к берегу залива и разделась. Туман заклубился вокруг ее плеч, когда она погрузилась в воду. Шон скребла свою кожу, пока она не начала гореть, вымыла волосы, подбрила ноги. Она надела рубашку и шорты, которые выстирала накануне, и уверенной походкой направилась к палатке Ивена и Робин.

Ивен сидел на кровати в спортивных трусах. Его грудь была обнажена, волосы не причесаны.

Робин сидела рядом с ним в синей ночной рубашке с ножницами в руках, и Шон поняла, что она только что подстригла Ивену бороду.

Шон села, почувствовав, как палатка наполняется ее свежим запахом.

– Могу я поговорить с Робин? – спросила она. – Наедине.

В глазах Ивена промелькнула тревога, но он знал, что Шон человек деликатный. Он прихватил с собой рубашку и вышел из палатки.

– Разожгу огонь, – объявил он. Робин затихла в ожидании.

– Можно у тебя одолжить какую-нибудь косметику? – спросила Шон.