этой причине все телеги этой округи приезжали нагруженные, потому что всякий вез свое имущество в город. И так как телеги задевали друг за друга, каковых была превеликая бесконечность, то, видя подобный беспорядок, я сказал страже у ворот, чтобы они следили, чтобы у этих ворот не приключился такой же беспорядок, как случилось у ворот в Турине, потому что если бы потребовалось прибегнуть к опускной решетке, то она не смогла бы сделать свое дело, ибо осталась бы висеть на одной из этих самых телег.[429] Услышав эти мои слова, этот скотинище капитан повернулся ко мне с поносными словами, и я ему ответил тем же; так что мы учинили бы много хуже, чем тот первый раз; однако же нас развели; а я, окончив мои бастионы, получил несколько скудо неожиданно, что было мне кстати, и охотно вернулся кончать моего Персея.

Так как в эти дни были найдены некие древности в округе Ареццо, среди каковых была Химера, то есть тот самый бронзовый лев, какового можно видеть в комнатах рядом с большой дворцовой залой, и вместе со сказанной Химерой было найдено множество маленьких статуэток, также из бронзы, каковые были покрыты землей и ржавчиной, и у каждой из них не хватало либо головы, либо рук, либо ног, то герцог находил удовольствие в том, чтобы очищать их себе самолично некоими чеканчиками, как у золотых дел мастеров. Случилось, что мне довелось говорить с его высокой светлостью; и пока я с ним беседовал, он подал мне маленький молоточек, каковым я и постукивал по этим чеканчикам, которые герцог держал в руке, и таким образом сказанные фигурки опрастывались от земли и ржавчины. Проведя так еще несколько вечеров, герцог поставил меня на работу, и я начал доделывать те члены, которых не хватало сказанным фигуркам. И так как его светлость находил такое удовольствие в этих маленьких вещичках, то он заставлял меня работать также и днем, и если я медлил прийти, то его высокая светлость посылал за мной. Много раз я заявлял его светлости, что если я буду отклоняться днем от Персея, то от этого воспоследует несколько неудобств; и первое, которое больше всего меня пугало, было то, как бы то большое время, которое я видел, что берет моя работа, не было причиной тому, чтобы надоесть его высокой светлости, как оно потом со мной и случилось; другое было то, что у меня было несколько работников, и когда я не присутствовал, то они учиняли два значительных неудобства. И первое было то, что они мне портили мою работу, а другое, что они работали насколько можно меньше; так что герцог согласился, чтобы я приходил только после двадцати четырех часов. И я так удивительно ублажил к себе его высокую светлость, что вечером, когда я являлся к нему, всякий раз он мне усугублял ласки. В эти дни строились эти новые покои в сторону Львов;[430] так что его светлость, желая удаляться в более потаенное место, велел для себя устроить некую комнатку в этих покоях, сделанных вновь, а мне приказал, чтобы я ходил через его скарбницу, откуда я проходил тайком по галерее большой залы и некоими закоулками шел в сказанную комнатку совсем тайком; однако же по прошествии немногих дней герцогиня меня этого лишила, велев запереть все эти мои удобства; так что веякий вечер, что я являлся во дворец, мне приходилось долго ждать благодаря тому, что герцогиня находилась в тех передних, где мне надо было пройти, за своими удобствами; и так как она была хворая, я туда не являлся ни разу без того, чтобы ее не побеспокоить. Не то по этой, не то по другой причине, я стал ей до того в тягость, что она ни с какой стороны не могла выносить моего вида; и при всей этой великой для меня докуке и бесконечной неприятности я терпеливо продолжал ходить туда; а герцог такого рода отдал особые приказания, что как только я стучался в эти двери, то мне отворяли и, не говоря мне ничего, меня впускали повсюду; так что случалось иногда, что, входя тихонько этак неожиданно в эти потаенные комнаты, я заставал герцогиню за ее удобствами, каковая тотчас же разражалась такой бешеной яростью на меня, что я пугался, и всякий раз говорила мне: «Когда же ты кончишь чинить эти маленькие фигурки? Потому что это твое хождение мне слишком уж надоело». Каковой я благостно отвечал: «Государыня, единственная госпожа моя, я ничего не желаю другого, как только верно и с крайней покорностью служить вам; и так как эти работы, которые назначил мне герцог, продлятся много месяцев, то пусть ваша высокая светлость мне скажет: если она не желает больше, чтобы я сюда приходил, я сюда не буду приходить никоим образом, и пусть зовет кто хочет; а если меня позовет герцог, то я скажу, что чувствую себя плохо, и никоим образом не явлюсь сюда». На эти мои слова она говорила: «Я не говорю, чтобы ты не приходил сюда, и не говорю, чтобы ты не слушался герцога; но только мне кажется, что этим твоим работам никогда не будет конца». Не то герцог об этом что-нибудь прослышал, не то по-другому это было, но только его светлость начал опять: когда близилось к двадцати четырем часам, он посылал меня звать; и тот, кто приходил меня звать, всякий раз говорил мне: «Смотри, непременно приходи, потому что герцог тебя ждет». И так я продолжал, с теми же самыми трудностями, несколько вечеров. И однажды вечером, когда я вошел, как обычно, герцог, который разговаривал с герцогиней о вещах, должно быть, тайных, повернулся ко мне с величайшей на свете яростью; и когда я, немного испугавшись, хотел быстро удалиться, он вдруг сказал: «Войди, мой Бенвенуто, и ступай к своей работе, а я через малость приду побыть с тобой». В то время как я проходил, меня схватил за плащ синьор дон Грациа, мальчонок малых лет,[431] и стал учинять со мной самые забавные шуточки, какие может учинять такой малыш; так что герцог, удивляясь, сказал: «О, какая забавная дружба у моих сыновей с тобой!»

В то время как я работал над этими малой важности пустяками, принц, и дон Джованни, и дон Арнандо,[432] и дон Грациа весь вечер были около меня и тайком от герцога меня теребили; так что я просил их, чтобы они, уж пожалуйста, стояли смирно. Они мне отвечали, говоря: «Мы не можем». И я им сказал: «Чего нельзя, того не желают; поэтому продолжайте». Тут вдруг герцог и герцогиня разразились смехом. В другой вечер, окончив эти четыре бронзовых фигурки, которые вделаны в подножие,[433] каковые суть Юпитер, Меркурий, Минерва и Даная, мать Персея, со своим Персейчиком, сидящим у ее ног, велев их отнести в сказанную комнату, где я работал по вечерам, я их расставил в ряд, слегка приподнятыми, выше глаз, так что они являли чудеснейшее зрелище. Когда герцог об этом услышал, он пришел немного раньше, чем обычно; и так как та особа, которая доложила его высокой светлости, должно быть поставила их много выше того, чем они были, потому что она ему сказала: «Лучше, чем античные», и тому подобные вещи, то герцог мой пришел вместе с герцогиней, весело беседуя все о моей работе; и я, тотчас же встав, пошел им навстречу. Каковой с этой своей герцогской и красивой приветливостью поднял правую руку, в каковой он держал шпалерную грушу, самую большую, какая только видана, и красивейшую, и сказал: «Возьми, мой Бенвенуто, посади эту грушу в саду твоего дома». На эти слова я учтиво ответил: «О государь мой, ваша высокая светлость говорит взаправду, чтобы я ее посадил в саду моего дома?» Снова сказал герцог: «В саду дома, который твой, понял ты меня?» Тогда я поблагодарил его светлость, а равно и герцогиню, со всей той наилучшей обходительностью, с какой только умел. Затем оба они уселись напротив сказанных фигурок, и два с лишним часа ни о чем другом не говорили, как только о прекрасных этих фигурках; так что герцогине их до того непомерно захотелось, что она мне сказала тогда: «Я не хочу, чтобы эти прекрасные фигурки затерялись на этом подножии, внизу на площади, где они подвергались бы опасности быть попорченными, а хочу, чтобы ты мне их приладил в какой-нибудь моей комнате, где они будут храниться с тем уважением, какого заслуживают их редчайшие достоинства». На эти слова я воспротивился многими бесконечными доводами; и, видя, что она решила, чтобы я их не помещал на подножии, где они сейчас, я подождал следующего дня; пошел во дворец в двадцать два часа и, увидав, что герцог и герцогиня уехали верхом, я, уже приготовив мое подножие, велел снести вниз сказанные фигурки и тотчас же их припаял, как они должны были стоять. О, когда герцогиня это узнала, ее одолела такая злоба, что, если бы не герцог, который преискусно мне помог, мне пришлось бы весьма плохо; и из-за той своей злобы за жемчужную нить, и из-за этой она сделала так, что герцог отстал от этого маленького удовольствия, что было причиной того, что мне не надо было больше ходить туда, и я тотчас же вернулся к тем же самым прежним