Когда я услышал эти слова, я не мог удержаться от того, чтобы не разразиться превеликим хохотом; затем, похохотав немного, я сказал: “Премного благодарю бога, что в этот первый раз, когда величеству его было угодно, чтобы я был заточен, мое счастье, что я не заточен за какое-нибудь пустое дело, как это по большей части, говорят, случается с молодыми людьми. Если бы то, что вы говорите, было правдой, то мне нечего опасаться, чтобы я мог быть наказан телесной карой, потому что законы в то время утратили все свои силы; так что я мог бы себя извинить, сказав, что, как приближенный, я это сокровище хранил для пресвятой апостольской церкви, ожидая того, чтобы вручить его законному папе или тому, кто бы его от меня потребовал, как сейчас это были бы вы, если бы дело обстояло так”. На эти слова этот бешеный пистойский губернатор не дал мне докончить говорить мои доводы, как яростно сказал: “Представляй это, в каком хочешь виде, Бенвенуто, а нам достаточно получить назад свое; и торопись, если не хочешь, чтобы мы действовали не только словами”. И так как они хотели встать и уйти, я им сказал: “Синьоры, меня не кончили допрашивать, так что кончайте меня допрашивать; а затем идите, куда вам угодно”. Они тотчас же снова уселись, весьма изрядно в гневе, как бы показывая, что не желают больше слушать ни одного слова, которое я им говорю, и наполовину привстав, потому что им казалось, что они нашли все то, что хотели узнать. Поэтому я начал таким образом: “Знайте, синьоры, что вот уже лет двадцать, как я живу в Риме, и ни разу, ни здесь, ни где бы то ни было, не был заточен”. На эти слова этот ярыга губернатор сказал: “Ты здесь, однако же, поубивал людей”. Тогда я сказал: “Вы так говорите, а я нет; но если бы кто-нибудь явился, чтобы убить вас, то вы, хоть и священники, стали бы защищаться, и если бы вы его убили, то святые законы вам это дозволяют; так что дайте мне сказать мои доводы, если вы хотите, чтобы вы могли доложить папе, и если вы хотите, чтобы вы могли справедливо меня судить. Я вам еще раз говорю, что вот уже скоро двадцать лет, как я живу в этом изумительном Риме, и в нем я произвел величайшие работы по своему художеству; и так как я знаю, что это престол Христов, я был бы готов уповать уверенно, что если бы какой-либо светский государь захотел учинить надо мной какое-нибудь смертоубийство, то я бы прибег к этой святой кафедре и к этому наместнику Христову, чтобы он защитил мою правоту. Увы, куда же мне теперь идти? И к какому государю, который бы меня защитил от такого злодейского смертоубийства? Разве не были вы должны, прежде чем взять меня, узнать, куда я девал эти восемьдесят тысяч дукатов? И разве не были вы должны справиться с ведомостью драгоценным камням, которые в этой апостолической камере тщательно записываются вот уже пятьсот лет? И если бы вы нашли недостачу, тогда вы были бы должны забрать все мои книги, вместе со мной самим. Я вам заявляю, что книги, где записаны все драгоценные камни папы и тиар, все в целости, и вы не найдете отсутствующим ничего из того, что было у папы Климента, что не было бы тщательно записано. Единственно могло случиться, что когда этот бедняга папа Климент хотел договориться с этими разбойниками имперцами, которые у него отняли Рим и осквернили церковь, то являлся вести об этом переговоры один, которого звали Чезаре Искатинаро294, если я верно помню; каковой, когда уже почти что заключил договор с этим смертоубитым папой, тот, чтобы его обласкать немного, уронил с пальца алмаз, который стоил приблизительно четыре тысячи скудо; и так как сказанный Искатинаро наклонился, чтобы, поднять его, то папа ему сказал, чтобы он его себе оставил из одолжения к нему. В присутствии этого я действительно находился; и если этого сказанного алмаза вы недосчитываетесь, то я вам говорю, куда он девался; но я совершенно уверен, что также и это вы найдете записанным. И тогда можете стыдиться, сколько вам угодно, что зарезали такого человека, как я, который совершил столько славных дел для этого апостолического престола. Знайте, что, если бы не я, то в то утро, когда имперцы вступили в Борго295, они без малейшей помехи вступили бы в замок; а я, без всякой за то награды, отважно кинулся к орудиям, которые и пушкари, и гарнизонные солдаты побросали, и придал духу одному моему приятелю, которого звали Раффаэлло да Монтелупо296, ваятель, который тоже, бросив все, забился в угол, совсем испуганный и ничего не делая; я его расшевелил; и мы с ним вдвоем побили столько врагов, что солдаты пошли другой дорогой. Это я выстрелил из аркебузы в Скатинаро297, потому что видел, что он говорит с папой Климентом без всякого почтения, а с грубейшей издевкой, как лютеранин и нечестивец, каким он и был. На это папа Климент велел искать по замку, кто это такой был, чтобы его повесить. Это я ранил принца Оранского выстрелом в голову, здесь, под окопами замка. Затем я сделал для святой церкви столько украшений из серебра, из золота и из драгоценных камней, столько медалей и монет, таких прекрасных и таких ценимых. Так вот какова дерзостная поповская награда, которая воздается человеку, который с такой преданностью и с таким талантом вам служил и вас любил? Так ступайте пересказать все, как я вам сказал, папе, сказав ему, что его камни все у него; и что я от церкви никогда ничего не получал, кроме некоих ран и ушибов в эти самые времена разгрома; и что я ни на что не рассчитывал, как только на небольшую награду от папы Павла, каковую он мне обещал. Теперь я вижу насквозь и его святейшество, и вас, его ставленников”. Пока я говорил эти слова, они ошеломленно меня слушали; и, поглядывая в лицо один другому, с удивленным видом удалились от меня. Они пошли все трое вместе доложить папе все, что я сказал. Папа, устыдившись, с величайшим тщанием приказал проверить все счета драгоценных камней. Когда они увидели, что там нет никакой недостачи, они оставили меня в замке, не сказав ни слова; синьор Пьерлуиджи также увидал, что плохо сделал, и они стали усердно стараться меня умертвить.