десятку, глупо, конечно, но мне нравится быть глупцом. Люк живет в районе Восьмой и Айролы, а это недалеко от меня.

когда я открываю дверь, начинает трезвонить телефон, я откупориваю пиво, сажусь в кресло-качалку и слушаю, как он звонит, с меня хватит — и вечером, и ночью, и утром.

Буковски носит коричневое нижнее белье. Буковски боится самолетов. Буковски ненавидит Сайта- Клауса. Буковски вырезает из ластиков для пишущей машинки уродцев, когда капает вода, Буковски плачет, когда Буковски плачет, капает вода, о святилища фонтанов, о влагалище, о фонтанирующие влагалища, о повсеместная мерзость людская, подобная свежему собачьему дерьму, коего вновь не заметил утренний башмак; о всемогущая полиция, о всемогущее оружие, о всемогущие диктаторы, о всемогущие дураки везде и повсюду, о одинокий, одинокий осьминог, о тиканье часов, пронизывающее всех, даже самых ловких из нас, уравновешенных и неуравновешенных, святых и страдающих запором, о нищие бродяги, валяющиеся по переулкам горя в счастливом мире, о дети, коим суждено стать уродами, о уроды, коим суждено стать еще безобразней, о печаль и военная мощь и сомкнутые стены — ни Санта-Клауса, ни Киски, ни Волшебной Палочки, ни Золушки, ни Самых Великих Умов; ку-ку — лишь дерьмо да порка собак и детей, лишь дерьмо да утирание дерьма; лишь врачи без больных, лишь облака без дождя, лишь сутки без дней, о Боже, о Всемогущий — Ты ухитрился наделить нас верой во все.

когда мы ворвемся в твой огромный ЖИДОВСКИЙ дворец с пархатыми ангелами-хронометристами, я хочу лишь однажды услышать Твой голос:

ПРОЩЕНЬЕ

ПРОЩЕНЬЕ

ПРОЩЕНЬЕ

ТЕБЕ САМОМУ и нам, и тому, что мы с Тобой сделаем, я свернул с Айролы и прямиком добрался до Нормандии, вот что я сделал, а потом вошел, сел и начал слушать, как звонит телефон.

вчера, то есть в пятницу, было темно и дождливо, и я то и дело твердил себе: не пей, старина, не сорвись, я вышел на принадлежащую домовладельцу спортплощадку и едва успел увернуться от футбольного мяча, брошенного будущим центральным защитником южно-калифорнийской команды, 1975 — 1975?, и я подумал, господи, совсем немного осталось до 1984-го, помню, когда я читал эту книгу, мне казалось, что до Китая десять миллионов миль, и вот он уже почти рядом, а я уже почти умер, по крайней мере, готовлюсь — в который раз жую эту сентиментальную жвачку и готовлюсь вывернуть наизнанку душу, темно и дождливо — прибежище смерти: Лос-Анджелес, штат Калифорния, конец дня, пятница, восемь миль до Китая, рис с глазами, блюющие собаки скорби — темно и дождливо, черт подери! — и я вспомнил, что в детстве хотел дожить до двухтысячного года, рассчитывая при этом только на чудо, ведь мой старик каждый день бил меня смертным боем, а я мечтал дожить до восьмидесяти и встретить двухтысячный год; теперь, когда все бьет меня смертным боем, у меня пропало это желание — есть лишь нынешний день, ВОЙНА, темень и дождь, — не пей, старина, не сорвись, и я сел в машину, отслужившую свой срок, как и я, поехал и расплатился с пятью из двенадцати долгов, а потом направился на запад по Голливудскому бульвару, по самой безотрадной из улиц, тесной стеклянной пустоте из пустот, это была единственная улица, поистине приводившая меня в бешенство, и тут я вспомнил, что мне нужно на бульвар Сансет, который ничуть не лучше, и повернул на юг, у всех дворники протирали стекла, а за стеклами эти ЛИЦА! — гнусь! — я добрался до Сансет, проехал еще квартал на запад, нашел «М. С. Сламз», остановился рядом с красным «шевроле» с тусклой блондинкой, и мы с тусклой блондинкой равнодушно и с отвращением уставились друг на друга — я бы выеб ее, подумал я, в пустыне, где нет никого, а она смотрела на меня и думала: я поеблась бы с ним в жерле потухшего вулкана, где нет никого, — и я сказал: «ЧЕРТ ВОЗЬМИ!», завел мотор, включил задний ход и выехал оттуда, темно и дождливо, никакого сервиса, сиди хоть часами, и никто не спросит, что тебе нужно, лишь изредка виден жующий резинку механик, голова его неожиданно возникает из ямы, ах, какой замечательный человек! — но стоит его о чем-нибудь попросить, как он начинает беситься: вам подавай бригадира, но бригадир постоянно где-то скрывается — он тоже боится механика и не хочет загружать его липшей работой, короче, из всего этого следовал единственный вывод: НИКТО НИЧЕГО НЕ УМЕЕТ ДЕЛАТЬ — поэты не умеют писать стихи, механики не умеют ремонтировать машины, дантисты не умеют выдергивать зубы, парикмахеры не умеют стричь, хирурги не знают, как разъебаться с ножом, в прачечных рвут рубашки и простыни и теряют носки; в хлеб и фасоль попадают мелкие камушки, от которых ломаются зубы; футболисты — просто-напросто трусы, телефонные мастера — растлители малолетних; а мэры, губернаторы, генералы, президенты проявляют столько же здравого смысла, сколько попавшая в паутину личинка мухи, и так без конца, темень и дождь, не пей, не сорвись, я въехал на стоянку Байеровского гаража, и ко мне подбежал здоровенный черный ублюдок с сигарой:

— ЭЙ! ВЫ! ВЫ, ВЫ! ЗДЕСЬ НЕЛЬЗЯ СТАВИТЬ МАШИНУ!

— слушайте, я знаю, что здесь нельзя ставить машину! мне только нужно поговорить с бригадиром, вы и есть бригадир?

— НЕТ! НЕТ, СТАРИНА! Я НЕ БРИГАДИР! СТАРИНА, ЗДЕСЬ НЕЛЬЗЯ СТАВИТЬ МАШИНУ!

— где же тогда бригадир? наяривает своей ручонкой в сортире?

— ВЫ ДОЛЖНЫ ВЫЕХАТЬ ОТСЮДА И ПОСТАВИТЬ МАШИНУ НА ТУ СТОЯНКУ!

я выехал оттуда и поставил машину на ту стоянку, вылез и подошел к маленькой будочке с табличкой «Бригадир бригады обслуживания», подъехала женщина, слегка с придурью, новая большая машина, приоткрытая дверца, заглох двигатель, видок у женщины был безумный, она вылезла, машина задергалась, короткая-короткая юбка, длинные серые чулки, юбка задралась до бедер, показавшихся из-за двери, я уставился на эти ноги, бестолковая сука, что за ноги, гм, она встала там, бестолковая, с придурью, и тогда бригадир ВЫШЕЛ из сортира: «ЧЕМ МОГУ БЫТЬ ПОЛЕЗЕН, МЭМ? ЧТО СТРЯСЛОСЬ? АККУМУЛЯТОР СЕЛ?» он побежал за проводом, прибежал обратно с аккумулятором на тележке и спросил ее, как открывается капот, а я стоял, пока они возились с капотом, и смотрел на ее ноги и жопу, думая о том, что глупые бабы особенно хороши в койке, поскольку ты их ненавидишь, — наделив их плотью, природа наделила их мушиными мозгами.

наконец им удалось поднять капот, он подсоединил ее аккумулятор к своему и велел ей заводить мотор, с третьей или четвертой попытки она его завела, потом включила передачу и попыталась сбить бригадира, пока тот отсоединял провода, ей это едва не удалось, но у него оказались быстрые ноги.

— ПОСТАВЬТЕ НА ТОРМОЗ! ПЕРЕВЕДИТЕ РЫЧАГ НА НЕЙТРАЛКУ!

воистину глупая баба, подумал я, интересно, сколько она убила мужчин? огромные серьги, губы красные, как марки для авиапочты, кишки, битком набитые дерьмом.

— ОТЛИЧНО, ТЕПЕРЬ ЗАДНИМ ХОДОМ ПОДГОНИТЕ МАШИНУ К ЗДАНИЮ! МЫ ВАМ ЕЕ ЗАРЯДИМ!

пока она двигалась задним ходом, он бежал рядом, сунув голову в окошко и глазея на ее ноги.

— ХОРОШО, ХОРОШО, ЕЩЕ, ЕЩЕ!

глазея, глазея, она свернула за угол, и там он отстал.

у нас с бригадиром у обоих встали болты, я отошел от стенки, которую подпирал.

— эй!

— ЧЕГО? — сказал он.

— МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ! — сказал я, подойдя к нему со стоячим болтом.

— А ИМЕННО?

— вращение, баланс и центровка.

— ЭЙ! ХЕРИТИТО!

подбежал маленький японец.

— вращение, баланс и центровка, — сказал я Херитито.

— дайте ключи.

я дал Херитито ключи, меня это не волновало, я всегда имел при себе два или три набора ключей, я был неврастеником.

— «комета шестьдесят второго года выпуска», — сказал я ему.