Он тоже жил в Ла-Виборе, в старинном особняке с высоченными потолками и огромными решетчатыми окнами, которые начинались от пола, а заканчивались где-то наверху. Через раскрытую входную дверь был виден длинный коридор — темный и прохладный, идеальное место, чтобы прятаться там от полуденной жары; с противоположной стороны он обрывался в засаженном деревьями дворике. Конде пришлось переступить через порог, чтобы дотянуться до дверного молотка и стукнуть им пару раз. Он вернулся на крыльцо и стал ждать. Из первой комнаты появилась девочка лет десяти, вытянутая в струнку, будто балерина, которую оторвали от станка в разгар занятий, и молча посмотрела на пришельца.

— Хосе Луис дома? — спросил лейтенант, и девочка, не проронив ни слова, развернулась и удалилась в темную глубь коридора, как уходят со сцены балерины из кордебалета. Прошло три минуты, и когда Конде уже собрался опять постучать дверным молотком, в сумеречном чреве дома возникла тщедушная фигура Хосе Луиса. Лейтенант приготовил для встречи дружелюбную улыбку:

— Как дела, Хосе Луис? Ты меня помнишь? Мы познакомились в туалете Пре.

Подросток провел рукой по голой груди, на которой легко было пересчитать все ребра. Наверное, думал, стоит ли ему это помнить.

— Да, конечно. Что вы хотели?

Конде достал пачку сигарет и предложил одну Хосе Луису:

— Поговорить надо. У меня за долгие годы совсем не осталось друзей в Пре. Я подумал, может, ты мне поможешь.

— Чем же это?

Такой же недоверчивый, как кошка. Этот пацан знает, что ему нужно или по меньшей мере чего не нужно, отметил про себя Конде.

— Ты мне очень напоминаешь моего лучшего друга во время нашей учебы в Пре. Мы его звали Тощий Карлос, он был такой же худой, как ты, если не худее. Но теперь его Тощим уже не назовешь.

Хосе Луис шагнул на крыльцо:

— О чем вы хотели поговорить?

— Давай сядем вон там? — Конде показал на низкую каменную ограду перед входом в дом, отделяющую его от сада.

Хосе Луис молча повиновался, и лейтенант первым уселся на оградку.

— Буду с тобой откровенным и надеюсь на ответную откровенность, — начал Конде, не глядя на собеседника, чтобы тот пока помолчал. — Я беседовал о Лисетте со многими людьми. Ты и твои друзья отзывались о ней очень хорошо; другие утверждают, что она слегка с прибабахом. Не знаю, известно ли тебе, как и при каких обстоятельствах ее убили — ее задушили, когда она была пьяна, а перед этим избили и занимались с ней сексом. А еще в тот вечер у нее дома кто-то курил марихуану.

Только теперь лейтенант посмотрел в глаза подростку. Конде показалось, что его слова задели парня за живое.

— Так что вы хотите услышать от меня?

— Как на самом деле ты и твои товарищи относились к Лисетте?

Хосе Луис ухмыльнулся, бросил в сад наполовину докуренную сигарету и возобновил инвентаризацию собственных ребер:

— Как относились? Вы это хотите знать? Послушайте, мне семнадцать лет, но это не значит, что я только вчера родился. Вам, выходит, надо, чтобы я раскололся, выложил все, что думаю? Ищите дурака, извините за выражение. Мне остался год до окончания Пре и меньше всего сейчас нужны лишние проблемы. Поэтому повторяю: она была хорошей учительницей, много нам помогала и мы тоже относились к ней хорошо.

— Решил повесить мне лапшу на уши, так, Хосе Луис? Тогда не забывай вот о чем: я полицейский и очень не люблю, когда испытывают мое терпение. Ты мне, пожалуй, нравишься, только не старайся этим воспользоваться. Мое терпение не безгранично. Скажи, почему тогда, в туалете, ты ответил на мой вопрос?

Подросток принялся нервно подергивать одним коленом. Карлос Тощий, бывало, делал точно так же.

— Вы спросили, я ответил. И ничего особенного не сказал, любой повторил бы то же самое.

— Ты чего-то боишься? — Конде посмотрел мальчику в глаза.

— Просто руководствуюсь здравым смыслом. Говорю же, не вчера родился. Пожалуйста, не осложняйте мне жизнь.

— Почему-то в последнее время никому не хочется осложнять себе жизнь. А чего такой несмелый- то?

— А что толку быть смелым?

Конде покачал головой. Если он сам, по словам Кандито, стал циником, то как тогда определить позицию этого мальчишки?

— А я ведь всерьез надеялся, что ты мне поможешь. Наверное, купился на то, что ты очень похож на моего друга Тощего той поры, когда мы тоже учились в Пре. И с чего ты такой неразговорчивый?

Подросток помрачнел, еще быстрее затряс ногой и снова принялся тереть себе голую грудь в том месте, где на ней по-птичьи выпирала грудная кость:

— Да потому что жизнь заставляет. Хотите, расскажу вам одну историю? Так вот, когда я учился в шестом классе, у нас в школе была инспекция. Папа одного моего одноклассника пожаловался, что наш учитель бьет учеников, и они проверяли, правда ли это. Хотели, чтобы кто-нибудь еще подтвердил слова этого парня. Что правда, то правда: наш учитель был еще тот козел. Лупил нас ради собственного удовольствия. Идет, к примеру, по проходу между партами и, если видит, что кто-то положил ногу на сиденье передней парты, бьет по ней своим ботинком… Однако все молчали, потому что боялись. Я один оказался, по вашему выражению, разговорчивым. Да, говорю, дерется ногами, бьет по голове, таскает за уши, когда не отвечаем урок, швыряет тетрадки в лицо. Мне тоже швырял. Учителя, конечно, уволили, справедливость восторжествовала. Нам прислали нового, доброго — дальше некуда. Теперь нас никто не бил, не ругал… А в конце учебного года двоих в нашем классе провалили на экзаменах — парня, из-за которого заварилась эта каша, и меня. Как вам такая история?

Конде задумался о том, как бы сам поступил в подобной ситуации во время своей учебы в школе. Стал бы он откровенничать с незнакомым полицейским, доверять которому у него не было никаких оснований, как и надежды на справедливое решение проблемы? И вообще, таким ли путем надо добиваться справедливости? Конде опять достал сигареты и угостил тощего Хосе Луиса:

— Ладно, парень. Вот тебе мой телефон, домашний, позвони, если решишь рассказать что-нибудь. Это дело серьезнее, чем та история, когда кому-то заехали по голове или надрали уши… А в остальном, мне думается, это очень хорошо, что тебе страшно. Страх у тебя никто не отнимет. Желаю удачи на экзаменах, — добавил Конде, поднося зажженную спичку к сигарете Хосе Луиса, однако свою прикуривать не стал — у него во рту стоял противный вкус.