убийства.

— Каким же ослом я, должно быть, выглядел, — пробормотал я. Постепенно ко мне возвращалось блаженное ощущение покоя: наконец-то я был уверен, что Эвис в безопасности и теперь ей ничто не угрожает!

— Да, — подтвердил Финбоу, — порядочным. Но у тебя, по-моему, есть оправдание — было почти невозможно угадать, что дало мне первый толчок к раскрытию дела…

— Интересно, что? — нетерпеливо спросил Уильям.

— Алоиз Беррелл, — ответил Финбоу и улыбнулся.

— Его высокопарные проповеди? — спросила Тони.

— Нет, его поведение. Вчера вечером, перед тем как вы с Филиппом сбежали, — Финбоу рассмеялся, — на моторке прибыл Беррелл, чтобы учинить вам ещё один допрос. Я наблюдал за ним и пришёл к выводу, что он — я, помнится, ещё сказал об этом Иену — виртуозно владеет рулём, просто трюкач!

— Но какое это имеет отношение к делу? — удивился Филипп.

Все сгорали от нетерпения.

А Финбоу спокойно и размеренно — можно подумать, что он читал доклад в литературном обществе, — продолжал:

— Наше несчастье в том, что мы зачастую слишком поверхностно судим о людях. И любим приклеивать ярлыки. А уж когда ярлык приклеен, мы считаем, что носитель оного обязан во что бы то ни стало оправдать наши ожидания. В литературе это явление называется традицией английского романа. А в жизни это выглядит так: с самого начала мы все принимали Беррелла за шута горохового, который только и способен, что паясничать и выкидывать всякие фортели. Вспомните, как Кристофер, Уильям и Иен свалились в воду, когда Беррелл обогнал их лодку в то первое утро. Так вот, перевернуть лодку с людьми — это, по нашему мнению, вполне в стиле Беррелла. Мы — хотя всего пять минут назад познакомились с ним — ничего другого от него и не ждали.

Я мысленно признался себе, что именно это я подумал в то утро.

— Но это совсем не в его духе, — продолжал Финбоу. — Беррелл во многом действительно фигляр, он, например, способен выйти из себя, увидев Тони в прозрачной пижаме, — как все пуритане, он человек ограниченный. Но это не мешает ему быть очень сообразительным и обладать мгновенной реакцией. Если он попадёт в хорошие руки, из него выйдет отменный работник. Словом, Беррелл — человек, отлично справляющийся с делами, не требующими большого ума, но требующими быстрой реакции, как, например, при управлении моторной лодкой. Если бы вы выработали у себя привычку думать о человеке как о существе более сложном, чем герой английского романа девятнадцатого века, то вы бы увидели, что опрокинуть лодку по неловкости так же мало похоже на Беррелла, как… скажем, на Иена или на меня.

— Ну, допустим, — вставил Уильям.

— С другой стороны, — сказал Финбоу, — Кристофер — хороший гребец. Поэтому трудно представить себе, чтобы тот или другой опрокинул лодку случайно. Когда я наблюдал, как Беррелл управляет моторкой, мне пришла в голову мысль, что эпизод с перевернувшейся лодкой был, скорее всего, инсценирован умышленно… Кристофером.

— Но зачем? — перебил Уильям. — Ведь он не сумасшедший.

— А у меня в результате этого, — продолжал Финбоу, — снова всплыли пять вопросов, которые я поставил себе в день убийства. В этих вопросах, с моей точки зрения, заключалось все существо дела. Вот они. — И он показал листок бумаги, на котором делал свои заметки в то первое утро, когда мы сидели в саду.

— На пятый вопрос — какие чувства скрываются за внешним спокойствием Уильяма — я уже давно дал ответ, — объяснил он. — Как-нибудь я расскажу вам об этом, Уильям. Сейчас могу сказать одно: будь я на вашем месте, я бы не ставил свою судьбу в такую зависимость от Роджера. Вопрос четвёртый — почему Филипп и Тони так демонстративно ищут общества друг друга после убийства — в целом не представлял больших трудностей. Я твёрдо знал, что Филипп вне подозрений, а поведение Тони продиктовано какими-то осложнениями в их взаимоотношениях, это почти не вызывало у меня сомнений. — Он поднял глаза и улыбнулся им обоим. — Не обижайтесь, что я говорю о вас, как о подопытных кроликах. Но могло оказаться так, что странное поведение Тони трудно было бы объяснить одними сердечными переживаниями; однако тут нас выручил случай: мы с Иеном стали невольными свидетелями разговора между Тони и Филиппом в лодке на озере. Глаза Тони гневно сверкнули.

— Значит, вы подслушивали? — возмутилась она. — Что же именно вы услышали?

— Достаточно, чтобы быть более или менее уверенным, что для вас предпочтительнее видеть Роджера живым, чем мёртвым, — ответил он. — Если вы желаете, чтобы я подробно проанализировал ваше отношение к Роджеру, я не премину сделать это как-нибудь в другой раз, с глазу на глаз.

На лице Уильяма было написано полнейшее недоумение.

— Погоди, но ведь Тони же не знала Роджера раньше! — воскликнул он.

Та пропустила его вопрос мимо ушей и продолжала возбуждённо наседать на Финбоу:

— Что ещё вы знаете обо мне?

— Довольно много, — улыбнулся Финбоу. — Вполне достаточно, чтобы у меня были основания держать язык за зубами… и чтобы проникнуться к вам ещё большей симпатией.

К этому времени ко мне окончательно вернулась трезвость мышления. Я заметил, что Тони была так поглощена своим романом с Филиппом, что её чувства заглушили в ней всякие другие эмоции, даже убийство Роджера оставило её безразличной. И для самого Филиппа, который с тревогой следил за допросом, который Тони учинила моему другу, все, что касалось его невесты, было во сто крат важнее, чем раскрытие преступления Кристофера. Такова уж человеческая природа… и это, должно быть, в порядке вещей.

— В тот день к полуночи мои сомнения по поводу четвёртого и пятого вопросов были рассеяны, — продолжал свой рассказ Финбоу. — Правда, это ещё не привело к раскрытию преступления, но все-таки сузило круг проблем… а кроме того, позволило мне увидеть Роджера в истинном свете. В то время как Иен вёз меня по реке домой, я начал постепенно понимать, какой ответ можно было бы дать на третий вопрос: почему Эвис и Кристофер избегают друг друга после убийства? Он долго не давал мне покоя. Некоторое время я пытался объяснить охлаждение, наступившее между Эвис и Кристофером, сложными душевными переживаниями: Эвис, возможно, любила Роджера и теперь, после его смерти, оставалась ему верна и поэтому не подпускала к себе Кристофера… Но скоро я понял, что это не так.

— К вашему сведению, Кристофер сам все время сторонился меня после убийства Роджера вплоть до поездки в Горнинг, — тихо заметила Эвис.

— Вот оно! — воскликнул Финбоу удовлетворённо. — Так я и думал. Одно время я полагал, что Эвис принадлежит к типу людей, которые глухи к чужому горю, — такие не располагают к откровенности. Но потом я увидел, что ошибался. Словом, в трудную минуту молодой человек, влюблённый в Тони или Эвис, несомненно, кинулся бы к любимой девушке за поддержкой. Но он с каждой из них вёл бы себя по-разному. С Тони он бы попытался найти забвение в любовных утехах. А с Эвис стал бы говорить о чем угодно, только не о том, что его тревожит, он постарался бы успокоить её, будто это она нуждается в поддержке, а не он сам.

Эвис вспыхнула, а Тони рассмеялась.

— Просто в Эвис трудно искать опору, — продолжал Финбоу. — Но суть все-таки в том, что молодой человек в горе пришёл бы к ней, а вот Кристофер, наоборот, отдалился. Тогда я попытался подойти к вопросу с другой стороны, и случай с опрокинутой лодкой помог мне. Это была хитроумная уловка Кристофера, он хотел смыть с себя все следы.

Мы притихли. Уильям закурил. Когда он чиркнул спичкой, было такое впечатление, что кто-то вскрикнул.

— До этого я не думал, что можно убить человека, кое-как сполоснуться и появиться в лучшем виде в обществе — и все это в течение каких-нибудь трех минут. Но если представить, что убийца не имел возможности вымыться после преступления вообще, все выглядит гораздо проще. И в то время как вы сидели и обсуждали ваше положение в каюте, Кристофер нуждался в хорошей бане — он не мылся уже целые сутки.