Беррелл оставил место для подписей. Финбоу, добродушно улыбаясь, подписал документ и спросил у Беррелла, не стоит ли нам двоим вернуться в Поттер-Хайгем, чтобы успокоить молодых людей, которые все ещё пребывают в неведении относительно счастливого конца их мытарств. Беррелл отпустил нас без возражений.

До отхода автобуса на Поттер-Хайгем оставалось ещё минут двадцать, и мы стали прогуливаться по улице перед подъездом отеля. Я не удержался и поддел своего друга:

— Да-а, Финбоу, все твои теории и рассуждения относительно убийства, может быть, были бы и верны… если бы убийство действительно имело место.

— Удивительно, — пробормотал он, — до чего порой недооцениваешь людей, с которыми имеешь дело. Мне никогда и в голову не пришло бы, что Беррелл способен сделать важное открытие.

— А он взял да и распутал дело без лишней шумихи, — подхватил я весело.

— Не так чтобы уж и без шумихи… — возразил Финбоу. — Он на редкость суматошный человек, наш сержант.

— Так или иначе, а он все же разгадал эту загадку. Сейчас мне просто смешно, когда я вспоминаю, как мы гадали, кто убил Роджера: Эвис или Тони. Смешная и нелепая чушь! — воскликнул я.

— Действительно смешно, — подтвердил Финбоу.

— Ты, наверное, даже предположить не мог, что это самоубийство. Я бы и сам никогда в жизни об этом не подумал, а ведь я знал Роджера как самого себя.

— Да, такое мне никогда не пришло бы в голову, — признался он.

— Ну ладно. Сейчас приедем на место и отпразднуем это событие. — Я был готов обнять весь мир.

— Странно, — Финбоу прислонился к стене и стряхнул пепел с сигареты. — До чего можно дойти в минуту отчаяния! Представь себе человека, настолько ожесточившегося против кого-то, что он готов лишить себя жизни, только чтобы отомстить этим другому… или другой. Но он не так прост, этот наш самоубийца, он не идёт проторённой дорожкой и не подтасовывает улики, чтобы подозрение пало непосредственно на его жертву. Нет! Он просто-напросто знает, что наличие мотива преступления — достаточно бесспорная улика, чтобы обвинить в убийстве того, на кого направлен его удар. И он обставляет свою смерть весьма драматично, с таким расчётом, чтобы в числе подозреваемых оказалось как можно больше людей, он имитирует абсолютно достоверный случай убийства. Вообрази себе, как он стоит у штурвала в это своё последнее утро, сжимая в руке пистолет с привязанным к нему грузом, который должен потянуть за собой на дно пистолет; теперь ни у кого не возникнет сомнения, что он убит кем-то из своих гостей. Вообрази его злорадство, когда он подумал об Эвис… впрочем, не известно, в Эвис ли был нацелен его удар… Эвис в роли преступницы… её разоблачают, судят и под душераздирающие вопли вздёргивают за нежную шейку на виселице. Представь его радость, когда так тонко задуманный план готов и остаётся лишь с улыбкой на устах нажать на курок!

— Да! Пистолет летит за борт… ну а остальное уж известно, — добавил я.

— Пистолет летит за борт, оставляя на покрашенной поверхности поручней след от шнура. О, я уверен, что на поручнях осталась царапина. — Затем глухо, напряжённым голосом он добавил: — Так! Потрясающе умно!

— Роджер был не дурак, — подтвердил я.

— Только я думаю не о Роджере, — спокойно откликнулся Финбоу, — а о том, кто его убил.

Слова Финбоу поразили меня как удар грома. Последний час я пребывал в восторженном состоянии, представляя себе, как мир и дружба, не омрачённые страхом и подозрениями, снова воцарятся в нашей компании. И вот достаточно было одной фразы Финбоу, чтобы все мои надежды рассыпались в прах.

— Человека, который его убил? — тупо повторил я. — Значит, ты считаешь, что это не самоубийство?

— Конечно нет, — ответил Финбоу. — Но пока лучше будет, если власти останутся в неведении.

У меня вдруг засосало под ложечкой, и я уставился невидящими глазами перед собой: к нам медленно приближался автобус. С отчаянием я воскликнул:

— Но ведь это же самое настоящее самоубийство! Вспомни судовой журнал! За каким чёртом понадобилось бы убийце привязывать пистолет к судовому журналу?

Финбоу улыбнулся, вошёл в автобус и, удобно откинувшись на спинку сиденья, произнёс:

— Дорогой Иен, если ты помнишь, я вчера или позавчера уже говорил тебе, что ни один человек не знает всех так называемых фактических данных или всех психологических побуждений в том или ином деле. Это, конечно, банальная истина, но, как почти все банальности, она неоспорима. Я сказал тебе тогда, что, если бы двадцать восемь надёжных свидетелей видели, как Роджер пустил себе пулю в сердце, тогда я бы поверил в это… и попытался бы выяснить, какой же психологический аспект я упустил, когда мысленно рисовал портрет Роджера, ибо мне кажется совершенно нереальным, чтобы Роджер, такой, каким я его себе представляю, мог покончить с собой.

Но у нас нет этих двадцати восьми надёжных свидетелей, а вместо этого появилось вещественное доказательство, которое навело Беррелла на мысль, что он имеет дело с хитроумным способом, применяемым самоубийцами в тех случаях, когда они хотят обвинить кого-либо в своей смерти. Разумеется, эти атрибуты и предназначались специально для того, чтобы возникла подобная версия. Но с другой стороны, существует множество психологических моментов, которые делают самоубийство Роджера чрезвычайно сомнительным фактом. Самоубийство — явление вообще довольно редкое. И идут на это, как правило, отнюдь не весельчаки и оптимисты, преуспевающие на Гарлей-стрит.

— Я считал, что ты тоньше разбираешься в людях, — недовольно проворчал я. — Не так уж он и преуспевал, как тебе кажется… может быть, он даже догадывался, что Уильям подкапывался под него; кроме того, холодность Эвис тоже не могла не причинять ему страданий.

— И все-таки это ещё недостаточная причина для самоубийства, — пояснил Финбоу, пряча улыбку. — Возможно, Роджер и пережил немало неприятных минут из-за Эвис, но я твёрдо уверен, что его не покидала надежда, что рано или поздно она его полюбит. Видишь ли, Иен, самое трудное, оказывается, — это осознать, что человек, которого ты любишь, не любит тебя. Просто поразительно, к каким уловкам и самообману прибегают даже самые трезвые люди. Один придумывает себе в утешение, что девушка якобы боится или не хочет признаться ему в своих чувствах. Другой способен даже признать, что нелюбим, но в глубине души сам в это не верит. Такова уж человеческая натура. Это верно даже в отношении самых трезвых реалистов… вроде меня… — Мне показалось, что по лицу Финбоу пробежала печальная тень. — Что же тогда говорить о таких, как Роджер, — это человек эгоистичный и нечестный не только с другими, но и с самим собой… Между прочим, не следует забывать, что Роджер был избалован успехом у женщин. Правда, последнее не имеет решающего значения. У меня, например, нет ни тени сомнения в том, что Роджер был уверен: рано или поздно Эвис сама бросится ему на шею и скажет, что любила его всегда.

Я вынужден был признаться, что картина, нарисованная Финбоу, вполне соответствовала тому, что я собственными глазами наблюдал за последний год.

— А Уильям? Ты думаешь, что Роджер не опасался его? — спросил я.

Финбоу с улыбкой ответил:

— Конечно, Роджер побаивался Уильяма, но, помимо самоубийства, у него были другие средства убрать со своего пути Уильяма, и он не постеснялся бы воспользоваться ими. Козыри, как ты знаешь, были в руках у Роджера: у него было имя! А это много значит, пусть даже все догадываются, что носитель сего имени — дутая фигура. Нет, если бы все преуспевающие врачи или учёные из-за одного только страха перед молодыми конкурентами кончали жизнь самоубийством, мы бы очень многих не досчитались. В жизни все бывает иначе — молодого конкурента просто долгое время выдерживают на вторых ролях и только потом дают ему возможность выдвинуться. И тогда он в свою очередь отыгрывается на своих молодых