Медоточивые речи Финбоу сделали своё дело: на розовом лице Беррелла засияла наивная, почти детская радость, и он с жаром произнёс:

— Если вы хотите научиться чему-нибудь, мистер Финбоу, вам надо присутствовать при расследовании с самого начала. Логическое построение — вот что важно в нашем деле; и, если вы пропустите первые шаги, вы не сможете уловить дальнейший ход следствия.

— Разумеется, разумеется, — согласился Финбоу.

— Это очень любопытный случай. Я обшарил яхту, — сообщил Беррелл, — и нигде не нашёл ни пистолета, ни судового журнала, ни флажка. Они как в воду канули. Зато я собрал немало информации. Если вы не возражаете, пройдём в большую каюту, и я ознакомлю вас со всеми фактами, которые я собрал и записал в последние полчаса.

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Финбоу, и они направились в кают-компанию.

Уильям слушал их разговор с угрюмым видом. После того как они удалились, он, недоверчиво глядя на меня, спросил:

— Этот ваш друг увлекается криминалистикой, не так ли?

— Он просто любознательный человек, — ответил я. — Он интересуется почти всем на свете. А нам отнюдь не помешает иметь у себя компетентного человека, если впереди нас ждут допросы ещё не одного такого Алоиза Беррелла.

При этом имени у Кристофера и Уильяма вырвался нервный смешок, а Тони сказала:

— Этот бедняга зарделся как маков цвет, когда заглянул в каюту и увидел, что Филипп меня целует. Надо бы заняться его перевоспитанием.

Мы поднялись на палубу и увидели Эвис, которая с отрешённым видом смотрела куда-то поверх камышей. Наш рассказ о девичьей стыдливости Алоиза Беррелла вызвал у неё лишь вымученную улыбку. Она сказала мне вполголоса, что Финбоу с первого взгляда произвёл на неё приятное впечатление. Оказывается, он ухитрился перекинуться с ней несколькими словами, прежде чем спустился вниз.

В ожидании обещанной лодки мы провели около получаса на палубе. Каждый старался вести себя как ни в чем не бывало, но это удавалось с трудом — куда бы мы ни глядели, перед глазами все время маячил тент, который сам, по себе производил ещё более жуткое впечатление, чем то, что за ним скрывалось. Мы шутили и смеялись, но иногда один из нас, мысленно представив все, что произошло, внезапно умолкал и погружался в мрачное молчание.

Мне хотелось бы поделиться примечательным, с моей точки зрения, наблюдением: человек не способен находиться под гнётом душевного волнения долгое время. Я не чёрствый человек — в сущности, я гораздо мягкосердечнее, чем следовало бы быть, — и Роджер был моим другом на протяжении многих лет, тем не менее за два часа, истёкших после его смерти, я испытывал самые разные эмоции — я и смеялся над странностями Беррелла, и переживал тревогу за Эвис, и радовался сухой одежде, сменившей промокшую, — и все эти чувства на время вытесняли мысли о Роджере.

По прошествии получаса я спустился в кают-компанию и застал там Алоиза Беррелла, с пафосом объяснявшего что-то Финбоу, который поощрительно улыбался.

— Почерк данного преступления — его темп! — восторженно вещал Беррелл. — Убийство — это такой же вид искусства, как и любой другой. А для каждого произведения искусства характерен свой почерк, своя манера письма, отличающая данного художника от его собратьев. Найдите того, кто мыслит и действует в такой же манере, и убийца у вас в руках!

Тут он увидел меня и осёкся.

— А-а, Иен, — обрадовался Финбоу, — а у нас здесь очень поучительная беседа. Сержант Беррелл изложил мне свою теорию относительно методики преступлений.

— В лице мистера Финбоу я нашёл внимательнейшего слушателя, — сказал Беррелл. — Впрочем, вам пора уже ехать на виллу. Я очень рад, что вы будете жить все вместе. Это облегчает мою задачу.

— А что будет с яхтой? — спросил я.

— Я перегоню её обратно в Роксем. Скоро за вами придёт моторка. Я появлюсь у вас, как только у меня возникнут новые вопросы. Помните, главное — темп, мистер Финбоу!

Снаружи донёсся рокот мотора.

— А вот и лодка.

Когда мы вышли на палубу, все уже сидели в лодке. Прежде чем расстаться с Берреллом, я спросил у Финбоу, осмотрел ли он место преступления.

— Благодаря любезности сержанта Беррелла мне удалось осмотреть все, что только возможно, — ответил тот. — Я вам очень признателен, сержант.

— Мне самому это доставило удовольствие, — ответил Алоиз Беррелл.

Вскоре яхта скрылась из виду. Взглянув на неё в последний раз, я увидел Беррелла, стоявшего на носу в глубоком раздумье. Промелькнула полоска зеленого тента, и я подумал, как было бы хорошо, если бы я видел все это действительно в последний раз.

Чем дальше мы удалялись от яхты по залитой солнцем реке, тем свободнее дышалось.

Справа в зелёных зарослях тростника виднелись паруса прогулочных яхт, и казалось, что они плавно движутся прямо по траве, совсем как на голландских полотнах — нежизненных, но ласкающих взор.

Финбоу тихо заговорил со мной:

— Очень интересное дело.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил я.

— Задал ты мне задачу, — глубокомысленно заметил он. — Семь человек, отрезанных от внешнего мира… и один из них убит. Интересно… Впрочем, к чему гадать, пока ты не посвятил меня во все подробности?

— Пожалуй, — поддакнул я. И вдруг он весело улыбнулся.

— Иен, ты говорил, что меня здесь ожидает тайна, которую нужно разгадать. Но ты ни словом не обмолвился о другом сюрпризе — Алоизе Беррелле.

В ответ я тоже улыбнулся и сказал:

— Тогда я и сам не подозревал о его существовании.

Финбоу снова забубнил мне в ухо:

— Не такой уж он осёл, как кажется. Он, несомненно, соберёт все нужные ему сведения с полным знанием дела. К несчастью, его натура такова, что его безудержно тянет изливать кому-нибудь душу, и мне придётся принять удар на себя. Он воплощает в себе почти все добродетели и все пороки эпохи словоблудия. Он знаком со всей литературой по специальности: прочитал все детективные романы и рассказы, когда-либо опубликованные, не пропускает ни одного судебного отчёта, знает все труды по криминалистике, и в том числе объёмистую работу Гросса. Все это хорошо. Если бы он этим ограничился, ему бы не было цены, но, к сожалению, в эпоху словоблудия наряду с полезным человек впитывает в себя и огромное количество всякой чепухи. Даже у людей более умных, чем Алоиз Беррелл, существует подобная тенденция. Ты ведь слышал, как он рассуждает о темпе. Такое благозвучное слово — ласкает слух. Если его повторять много раз подряд, то в конце концов забываешь, что оно ровно ничего не значит. Забываешь, что пустил его в оборот только затем, чтобы скрыть своё невежество. Мы все загипнотизированы словами. Философы и критики, священники и психологи — все они алоизы берреллы, считающие, что, коль скоро магическое слово произнесено, все сразу становится ясным как божий день.

— Да, — только сказал я. Это мой неизменный ответ на любую тираду Финбоу, когда у него появляется потребность произнести таковую.

— Когда-нибудь я разъясню тебе весь вред пустословия, но сейчас нам важнее Беррелл, — продолжал Финбоу. — Он, между прочим, нахватался криминалистических терминов и формул и размахивает ими, как знаменем. Особенно полюбилось ему это пресловутое «темп» и ещё одна формула: «Убийцей является лицо, которое меньше всего можно заподозрить!»

— О-о! — только смог произнести я.

Финбоу закурил сигарету и как бы вскользь спросил:

— Полагаю, Иен, что это не ты убил Роджера?

Я давно привык к своеобразному юмору своего друга, поэтому бесхитростно ответил: — Нет, не я.

— Я так и думал, — сказал он с улыбкой, — А вот Беррелл думает, что это ты.