подошла ко мне, громко дыша. Я взял у нее одеяло и повесил на носилки так, чтобы никто не мог заглянуть в пустое пространство между зданиями.

— Послушайте, — сказал я, стараясь говорить медленно. — Между этими двумя зданиями лежит человек. Он не ранен, а убит. Его убили ножом. Я пойду потороплю полицию, а вас прошу подержать носилки в этом положении. Не позволяйте никому входить сюда, пока я не вернусь с полицейским. Вы меня поняли?

Она не ответила. Она несколько сдвинула носилки так, чтобы ей самой можно было заглянуть в проход. Она долго глядела туда. Потом, загородив проход своей могучей грудью, с боевым огнем в глазах сказала:

— Никто туда не войдет, я отвечаю.

Я поспешил обратно в контору. Мистер Ролло на этот раз был там, и, когда я ему обо всем доложил, они наконец зашевелились.

Скачки не то место, где можно побыть одному. Приведя полицейского к Джо и убедившись, что он позаботится об официальной стороне дела, я захотел побыть один и подумать. У меня возникла одна идея, когда я сидел на корточках у тела Джо, но тут нельзя было действовать наобум.

Кругом толпились люди — и в паддоке, и в зданиях вокруг. Я пошел по скаковой дорожке и по жесткой траве двинулся к центру и шел, пока трибуны не остались позади. Чувство меры и возможность спокойно осмыслить положение — вот что мне сейчас требовалось.

Я думал о Билле Дэвидсоне и Сцилле, а также о том, скольким я обязан своему отцу, который уже вернулся в Родезию. Я думал о терроризированных трактирщиках в Брайтоне и об окровавленном лице Джо Нантвича.

Я думал о том, что убийство Джо в корне меняет положение дел, потому что до сих пор я весело преследовал мистера Клода Тивериджа в уверенности, что, хотя он и применял насилие к людям, но не убивал их преднамеренно. Теперь он взял барьер. Следующее убийство покажется ему более легким, дальше — проще. Отважные бунтовщики против бандитов-вымогателей окажутся в большей опасности, чем прежде, и, может быть, я в ответе за них.

Джо показывал эту бумагу многим, и никто, включая, видимо, и его самого, не мог понять значения того, что на ней написано. Однако он был убит, прежде чем смог показать ее мне. Для, меня, следовательно, эти слова значили бы многое. И может быть, только для меня.

Я следил за тем, как поднявшийся ветер волнами ходит по траве на скаковом кругу, и слышал отдаленные голоса букмекеров, выкрикивающих ставки следующей скачки.

Вопрос, на который надо было ответить, был прост. Буду ли я продолжать расследование? Мне не хотелось, чтобы меня убили. А идея, возникшая у меня возле тела Джо, сулила не больше безопасности, чем шашка динамита, брошенная в костер.

Лошади, участвующие в третьей скачке, легким галопом направились к старту. Я лениво наблюдал за ними. Скачка окончилась, лошади вернулись в паддок, а я все еще стоял в центре круга, пытаясь перескочить через мысленное препятствие, возникшее у меня в голове.

Наконец я ушел обратно в паддок. Жокеи уже были на смотровом кругу, готовясь к четвертой скачке, и, когда я дошел до весовой, один из служащих взял меня за локоть и сказал, что полиция меня ищет по всему ипподрому. От меня, по его словам, хотели получить показания, и мне следовало идти в контору скачек, где меня ждали.

Мистер Ролло, худой, маленький, прислонился к окну, лицо его было нахмурено. Его седой, очкастый секретарь все еще сидел за столом, приоткрыв рот, как будто так и не мог свыкнуться с реальностью происходящего.

Полицейский инспектор, назвавшийся Вейкфилдом, устроился за столом мистера Ролло. Ему помогали два констебля, один из них вооружился тетрадью для стенографирования и карандашом. Доктор с ипподрома сидел в кресле у стены, рядом с ним стоял человек, которого я не знал.

Вейкфилд был недоволен мной, я проявил безответственность, исчезнув более чем на полчаса в такой важный момент. Крупный, полный, он занял собой всю комнату. Так и веяло властью от его седых волос, слишком узких глаз, сильных, толстых пальцев. Это был настоящий полицейский, способный внушить злодеям страх божий.

Его недоброжелательный взгляд говорил о том, что в данный момент я должен быть причислен к категории злодеев.

— Если вы готовы, мистер Йорк, — начал он саркастически, — мы выслушаем ваши показания.

Я окинул взглядом набитую людьми контору и сказал:

— Я предпочитаю дать показания вам одному.

Инспектор стал ворчать, он принялся было возмущаться, но в конце концов все удалились. Остались он и констебль с тетрадью, с присутствием которого я примирился. Я рассказал Вейкфилду все, что знал. Всю правду, и ничего, кроме правды.

Потом я вернулся в весовую и всем желавшим слышать рассказал, что я нашел Джо живым. Да, он говорил со мной перед смертью. Что он сказал? Два-три слова, и я бы предпочел не обсуждать их, если слушатели не возражают. Я добавил, что не упомянул о них полиции, но что, если это окажется важным, сделаю это непременно. И я старался придать своему лицу смущенное и задумчивое выражение, надеясь, что выгляжу так, будто у меня в руках ключ и я на пути к двери, за которой скрыта тайна.

Я повел Кэт выпить чашку чаю, и Пит, увидавший нас, не замедлил присоединиться. Им я рассказал ту же историю. Мне было совестно врать, но иначе все узнали бы, что Джо Нантвич умер, не сказав ни слова.

Незадолго до шестой скачки я уехал. Уже в воротах, обернувшись, я увидел, как Вейкфилд и Клиффорд Тюдор пожимают друг другу руки у дверей конторы ипподрома. Тюдор, который был с Джо незадолго до его смерти, должно быть, «помогал полиции в расследовании». К обоюдному удовольствию, как видно.

Я прошел через всю стоянку к «лотосу», отъехал и повернул на запад. На прямых и пустынных дорогах Даунса[11] я дал полный газ, и моя маленькая машина помчалась со скоростью свыше ста миль. Пусть теперь попробуют угнаться за мной какие-то «маркони», подумал я с удовлетворением. Но, желая окончательно убедиться, что меня не преследуют, я резко притормозил в одном месте на вершине холма, откуда просматривалась вся округа, и долго изучал дорогу позади себя. Она была пустынна.

Проехав тридцать миль, я остановился в невзрачном придорожном отеле и заказал комнату на ночь. Я настоял, чтобы мой «лотос» поставили в гараж, который запирается. Я был далеко от Брайтона и как будто вне зоны влияния «Такси Маркони», но я не хотел рисковать. Я предпочитал укрыться от чужих глаз, одно дело — сунуть нос, куда не просят, и другое — самому положить голову на плаху.

После скучного обеда я прошел в свою комнату и написал письмо отцу. Трудное письмо. Я рассказал ему о смерти Джо и сообщил, что пытаюсь выманить мистера Тивериджа из его укрытия. «Ничего подобного ты не сделаешь», — вспомнились мне слова отца, и теперь я просил его извинить мое непослушание. Я постарался обернуть все это в шутку. «В конце концов, — писал я, — это не страшнее охоты на крокодила».

Я кончил письмо, запечатал и рано лег, но долго не мог заснуть.

Утром по дороге на ипподром я заехал на почтамт и отправил письмо авиапочтой. Я разменял на пенсы четыре шиллинга, завернул их в бумагу, получился тугой и тяжелый столбик. Я взял из чемодана носок и опустил в него эту металлическую колбаску и перетянул носок узлом. Я ударил в виде опыта этой штукой себя по ладони — достаточно, чтобы лишить человека сознания. Я положил ее в карман брюк.

На ипподроме я спросил дежурного констебля в паддоке, где найти инспектора Вейкфилда, на случай если он понадобится. Констебль ответил, что инспектор в полицейском участке и на скачки сегодня не собирался, он был здесь утром. Я поблагодарил и пошел в весовую, где стал громко расспрашивать окружающих, не видел ли кто-нибудь инспектора Вейкфилда, с которым мне хотелось бы перекинуться парой слов насчет того, что сказал Джо перед смертью.

Я сознавал опасность, которую сам на себя навлекал. Я чувствовал, как напряглись нервы. Пульс, который немного учащался, когда я подъезжал легким галопом к старту, теперь стучал в висках, я слышал, как колотится мое сердце. Каждый звук казался громче, каждое случайное замечание — многозначительнее