— Я возил его утром на станцию, Мэриголд. Он сел на лондонский поезд.

— Спасибо, Майк, — сказала Мэриголд.

— Она знает все их голоса, — с восхищением заметила одна из девушек. — Им никогда не приходится называть номер машины.

— А вы знакомы с мистером Тюдором? — спросил я.

— Ни разу не видели его, — сказала одна из Девушек, и остальные кивнули в знак согласия. — Просто он один из наших постоянных заказчиков. Он сюда и не звонит, берет машину и едет, куда ему заблагорассудится, а мы потом оформляем заказ. Шофер сообщает, Мэриголд куда он его возил, мы в конце месяца составляем счет и посылаем мистеру Тюдору.

— Так ведь, шофер может забыть, разве упомнишь все поездки? — спросил я шутливо.

— Ну, таких дураков нет. Водители получают комиссионные за постоянных заказчиков. Это вместо чаевых, понимаете? Мы сами прибавляем водителю десять процентов, чтобы постоянным заказчикам не приходилось каждые пять минут давать на чай.

— Хорошая идея, — сказал я. — И много у вас постоянных заказчиков?

— Да несколько десятков, — ответила одна из девушек. — Но мистер Тюдор у нас самый лучший клиент.

— А сколько у вас такси? — спросил я.

Тридцать одна машина. Конечно, часть стоит на профилактике, а зимой на линии остается половина… И йотом, знаете, конкуренция, мы не единственная фирма в городе.

— А кто владелец фирмы? — спросил я небрежно. Они сказали, что не знают в что им наплевать на это.

— Но не мистер Филдер? — осведомился я.

— Ну что вы, — сказала Мэриголд, — не думают Должен быть председатель, как положено, правда, мы ни разу его не видали. А мистер Филдер мелко плавает, он иногда по вечерам или по воскресеньям вместо меня диспетчером садится, хотя вообще-то у меня есть сменщица.

Мне показалось, что они вдруг подумали: а какое, собственно, это имеет отношение к свадьбе его сестры? Пора было сматываться, и я ушел.

Я стоял на тротуаре, размышляя, что делать дальше. Напротив, через дорогу, я заприметил кафе. Подходило время ленча. Я пересек улицу и вошел в кафе. Там стоял густой запах капусты. Наплыва публики еще не было, и для меня нашелся свободный столик у окна. Сквозь сетчатые занавески кафе «Старый дуб» я мог обозревать контору таксомоторной фирмы «Маркони», не зная еще, понадобится ли мне это.

Полная молодая особа с пышной прической сунула мне под нос отпечатанное на машинке меню. Я взглянул на него и расстроился — английская кухня в самом ее примитивном виде. Томатный суп, треска жареная, сосиски в тесте, или пирог с мясом, или пудинг с нутряным салом и в дополнение ко всему драчена. Меню составлялось явно без учета веса жокея-любителя. Я спросил себе кофе. Девушка ответила твердо, что в часы ленча кофе без закуски не подается, столиков не хватает.

Я сказал, что готов заплатить полностью за завтрак, пусть мне подадут один кофе. На это она согласилась, обозвав меня мысленно чудаком.

Кофе неожиданно оказался крепким в вкусным. Очевидно, мне достался еще не разбавленный, лениво подумал я, наблюдая за подъездом конторы. Ничего интересного.

Этажом выше конторы «Маркони» вспыхивали и гасли красные буквы неоновой рекламы, в ярком дневном свете я не сразу заметил их. Я вгляделся. Во вею ширину здания красовалось имя: Л.С. Перт. Поверх большого окна конторы ярко-желтым по черному шла надпись: «Такси Маркони», а последний этаж здания был украшен огромной голубой вывеской, на которой белыми буквами было выведено: «Дженкинс, оптовая торговля шляпами».

Общий вид дома был, бесспорно, красочен, но вряд ли соответствовал намерениям и вкусам архитектора времен Регентства. Я подумал, как он, бедняга, ворочается в своем гробу, и при мысли, что он может запутаться в саване, должно быть улыбнулся, потому что голос рядом со мной произнес:

— Варварство, а?

Женщина средних лет присела за мой столик, я и не заметил этого, заглядевшись на дом. У нее было печальнее, лошадиное лицо без всякой косметики, на голове торчала безобразная, старившая ее коричневая шляпа, а глаза смотрели очень серьезно. Кафе постепенно наполнялось публикой, и я уже не мог претендовать на отдельный столик.

— Да, поражающее зрелище, — согласился я.

— Этого нельзя позволять. Все старые дома в этом районе разрезаны на кусочки и превращены в конторы, и на них стало больно смотреть. Я принадлежу к Обществу охраны памятников архитектуры, — пояснила она торжественно. — Мы сейчас обращаемся с петицией, в которой требуем прекратить кощунственную порчу прекрасных зданий нелепыми рекламами.

— И что же, ваши доводы имеют успех? Она, видимо, расстроилась.

— Боюсь, что нет. Люди как-то совсем не заботятся об этом. Можете поверить, большинство жителей Брайтона вообще не представляют себе, как выглядит дом времен Регентства, а между тем они окружены этими домами! Взгляните-ка на этот ряд зданий с их вывесками и табличками… А эта неоновая реклама! — Голос у нее задрожал от негодования. — Это последняя капля! Этот неон появился несколько месяцев назад. Мы обращались с требованием убрать его, но они не хотят.

— Это нехорошо, — сказал я, наблюдая за входной дверью напротив. Появились обе машинистки и шли по тротуару, весело болтая, за ними — еще две девушки, очевидно с верхних этажей.

Моя собеседница продолжала говорить, вставляя фразы между ложками томатного супа.

— Мы не можем ничего добиться от Перта хотя бы потому, что никто из ответственных лиц этой фирмы не желает с нами встречаться, а служащие конторы отвечают, что не могут снять вывеску, которая им не принадлежит. Но они не хотят сказать, кому она принадлежит, и мы не можем обратиться с петицией к ее владельцу.

Мне казалось, что я уже начинаю сочувствовать невидимому управляющему мистера Л.С. Перта в его нежелании встречаться с Обществом охраны памятников архитектуры и затевать с ними войну.

— И раньше было плохо, когда они писали свои имена на окнах, а теперь, с этим неоном…

Наконец она выдохлась.

В дверях показалась Мэриголд — она шла на обеденный перерыв, затем группа из четырех мужчин. Никто не входил.

Я выпил свой кофе, без сожаления расстался с соседской по столу и решил, что на сегодня хватит. Я вернулся из Брайтона обычным путем.

В Лондоне пришлось задержаться в конторе, и домой я добирался в часы пик. Я поймал себя на том, что у светофоров и всяких объездов думаю не о Билле, а о тайне Джо Нантвича.

Я размышлял об этих его трюках, когда он «придерживал» лошадей, о его вражде с Сэнди Мэйсоном, о немилости к нему Тюдора, об угрожающих записках. Я думал о порядках у нас в весовой, о том, что ведь в раздевалку допускаются только слуги, жокеи и служащие; тренеры и собственники лошадей туда не вхожи, а прессе и публике даже в весовую путь заказан.

Если верить этой записке насчет Болингброка, то ничего больше Джо Нантвичу все равно не грозит, потому Что неделя прошла и он отделался взбучкой, полученной от Тюдора. Тем более я увижу его в Бристоле на следующий день живым и невредимым, пусть не в лучшем расположении духа. А мне надо было его видеть, потому что еще в автомобиле по дороге домой я уже знал, что могу сказать ему, кто писал эти записки, хотя и не был уверен, что скажу.

Во сне случается самым странным образом находить решение загадок. Я лег в среду с мыслью, что совершенно бесплодно провел утро в Брайтоне. А в четверг утром проснулся, повторяя про себя одно и то же имя и точно зная, откуда оно пришло на память. Я спустился в халате в кабинет Билла и вынул из стола билетики со ставками, которые он хранил для Генри. Я пересмотрел их и нашел то, что искал. На трех из них стояло имя Л.С. Перта.

На обратной стороне Билл записал карандашом имя лошади, сумму своей ставки и дату. Он всегда был методичен. Я унес билетики в свою комнату и проверил по справочнику даты скачек. Я припомнил обрывки разговоров, случайные фразы, и очень многое мне стало ясно.

Хотя не все, далеко не все.