И среди этого унылого опустошения жил сейчас Джордж, мучительно подавленный ощущением быстротечности зря уходящего времени. Рэнди понимал, что застал его на перепутье, в тот тяжкий для писателя час, когда он находится между двумя книгами. С одной уже покончено, а всерьез взяться за другую он еще не готов. Весь он в неистовом, но пока бесплодном брожении. И не только потому, что постепенно в нем зреет следующая книга. Рэнди понимал, что прием, оказанный первой книге Джорджа, свирепость, с какой обрушился на него Либия-хилл, сознание, что он не просто написал книгу, но разом оборвал узы дружбы и нежности, соединяющие человека с родным домом, — все это сбило Джорджа с толку, совсем ошеломило, и он оказался втянутым в водоворот противоречий, которые сам же и породил. Он не готов взяться за новую работу, ибо силы его пока еще поглощены и истощены всем тем, что последовало за бурей, которую вызвала первая книга.

И ко всему, оглядывая комнату и подмечая множество мелочей, которые еще увеличивали царивший здесь беспорядок, он углядел в пыльном углу маленький зеленый халатик или фартучек, весь смятый, словно его зашвырнули сюда безрадостно и бесповоротно, а рядом одинокий, сплюснутый и запачканный маленький ботик. Покрывавший их слой пыли показывал, что они валяются вот так уже не первый месяц. То были лишь горькие призраки, и Рэнди понял: что-то навсегда ушло из этой комнаты, и Джордж поставил на этом крест.

Рэнди видел, каково сейчас Джорджу, чувствовал, что любой решительный шаг будет ему на пользу. И потому сказал:

— Какого черта, Джордж, подхватись-ка и съезжай отсюда! Ты здесь со всеми делами покончил, это все уже позади, а что осталось, можно уладить за день-другой. Так что возьми себя в руки и выметайся отсюда. Переезжай в другое место, куда угодно, доставь себе такое удовольствие: проснешься утром — и ничего этого не увидишь.

— Знаю, — сказал Джордж, подошел к продавленной кушетке, откинул в сторону явно несвежие простыни и устало сел. — Я уже думал об этом.

Рэнди не стал настаивать. Понимал — толку не будет. Надо, чтобы Джордж сам к этому пришел, когда почувствует, что настало время.

Джордж побрился, оделся, и они отправились завтракать. Потом вернулись и проговорили все утро, пока их не прервал телефонный звонок.

Джордж снял трубку. По доносящимся из нее звукам Рэнди понял, что звонит женщина, что она словоохотлива и, несомненно, южанка. Какое-то время Джордж отделывался вежливыми банальностями:

— Ну что ж, прекрасно… Мне, право, очень приятно… Это так мило с вашей стороны… Ну что ж, я рад, что вы позвонили. Пожалуйста, кланяйтесь им всем от меня. — Потом он умолк, весь обратился в слух, лицо у него стало напряженное, и Рэнди понял: разговор перешел в иное русло. Потом Джордж медленно, озадаченно произнес: — Вот оно что?.. Он так и сказал?.. — И потом как-то неопределенно: — Что ж, это очень мило с его стороны… Да, я не забуду… Благодарю вас… Всего хорошего.

Он повесил трубку и устало ухмыльнулся.

— Еще одна из этих самых Я-позвонила-просто-чтоб-сказать-я-прочла-все — от-доски-до-доски-и-по- моему-это-просто-блеск, — сказал он. — Еще одна дамочка с Юга. — Сам того не замечая, он с каждым словом все явственней передразнивал елейные интонации определенного типа южанок, чей язык одновременно источает и патоку и яд: — «Нет, че-эстное сло-ово, мы все та-ак вами гордимся! Я пря-амо вся обмира-аю! Ничего подобного я в жизни не читала! Нет, че-эстное слово! Да мне и не сни-илось, что можно так чуде-эсно писать!»

— Но неужели тебе это ни чуточки не приятно? — спросил Рэнди. — Может, это и грубая лесть, а все- таки, наверно, кой-какое удовлетворение.

— Господи! — устало произнес Джордж и снова тяжело опустился на кушетку. — Если б ты только знал! Это ж только одна из тысячи! Да ведь он, — Джордж ткнул большим пальцем в сторону телефона, — поет эту песенку уже который месяц! Я знаю их всех как облупленных… Я их разложил по полочкам! С первого же слова по тону узнаю, кто относится к типу «В», а кто из группы «X».

— Итак, писатель уже начинает уставать? Едва отведал славы, и она уже ему прискучила?

— Слава? — с отвращением. — Это не слава… это просто гнусная погоня за модой.

— Так, по-твоему, эта женщина не искренне тобой восхищалась?

— О да, очень искренне, прямо как ворона, когда расклевывает падаль. Теперь она пойдет всем хвастать, что разговаривала со мной, и уж так меня распишет… всем старым каргам в городе на полгода хватит пищи для сплетен.

Это звучало так неразумно, так несправедливо, что Рэнди поспешил его перебить:

— Слушай, а может быть, ты это зря?

Джордж даже не поглядел на него — сидел угнетенный, повесив голову, руки в карманы, лишь презрительно профырчал что-то невнятное.

Рэнди и горько и досадно было, что друг ведет себя точно балованное дитятко, и он сказал:

— Слушай, не пора ли повзрослеть да взяться за ум? Что-то ты чересчур заносишься. По-твоему, ты можешь себе это позволить? Если кто станет корчить из себя балованного гения, успеха навряд ли добьется.

Джордж опять что-то угрюмо бормотнул.

— Возможно, эта женщина и в самом деле дура, — продолжал Рэнди. — Дураков на свете хватает. И, возможно, ей недостает ума, чтобы понять твою книгу так, как тебе хотелось бы. Но что из этого? Выше головы не прыгнешь. По-моему, чем насмехаться над ней, ты бы должен спасибо сказать.

Джордж поднял голову.

— Так, может, ты слышал весь разговор?

— Нет, только то, что ты мне рассказал.

— То-то и оно, ты знаешь не все. Если б она позвонила просто, чтоб излить свои чувства по поводу книги, — пожалуйста, я не против. Но послушай. — Он наклонился к Рэнди, стукнул его по коленке, сказал очень, серьезно: — Мне вовсе не хочется, чтоб ты думал, будто я просто-напросто самодовольный дурак. За эти последние месяцы я пережил и уразумел такое, чего у большинства людей никогда не будет случая понять. Поверь мне, эта женщина звонила не потому, что ей понравилась моя книга и захотелось мне об этом сказать. Она хотела что-нибудь разнюхать, — с горечью воскликнул он, — хотела побольше разузнать про меня и потом перемывать мне косточки.

— Послушай… — возмутился было Рэнди.

— Да, да! Я знаю, что говорю! — горячо сказал Джордж. — Вот то, чего ты не слышал… вот к чему она подбиралась с самого начала… это всплыло под конец. Я ее знать не знаю, никогда прежде и не слыхал про нее… но она подруга жены Теда Ривза. Он, видно, вообразил, будто я вывел его в своей книге, и теперь грозится — мол, если я когда-нибудь вздумаю вернуться домой, он меня убьет.

Это была правда, Рэнди слышал об этом еще в Либия-хилле.

— Вот чего ради она звонила, — с горьким презрением проговорил Джордж. — Вот чего ради звонит большинство. Им желательно поговорить с самим дьяволом, прощупать его, а потом сказать: «А Теда не бойтесь! Про него болтают всякое, так вы не верьте! Поначалу-то он расстроился, а теперь уже понял, что у вас на уме худого не было, и теперь все уладилось». Вот что она мне сказала, так что, может, не такой уж я дурак, как тебе кажется!

Он был до того серьезен и взволнован, что Рэнди даже не сразу ему ответил. Притом он помнил, какое смятение царит сейчас в душе Джорджа, и понимал: есть в его словах какая-то правда.

— И много таких звонков? — спросил он.

— Да чуть не всякий день, — был усталый ответ. — По-моему, мне звонили все либия-хиллские, кто побывал здесь с тех пор, как вышла книга. И каждый разговаривал на свой лад. Одни звонили таким манером, будто я выродок какой-то: «Здравствуйте, — эдаким, знаешь, подленьким тихим голоском, так, наверно, разговаривают в Синг-Синге с приговоренным к смерти, когда уже надо вести его на казнь. — Как вы себя чувствуете?» И сразу бросает, в дрожь, начинаешь заикаться и запинаться: «А, да-да! Да, я отлично себя чувствую! Отлично, спасибо! — а сам начинаешь всего себя ощупывать — цел ли. И тогда тебе говорят все так же тихонько: — Я просто хотела узнать… Просто позвонила справиться… Надеюсь, вы живы и здоровы».