— А твои сестры встали?

— Ну, па-а-па, я же не зна-аю.

— Ты рано легла спать?

— Д-да-а, — недовольно тянет девочка.

— А твои сестры в котором часу легли?

— Ну откуда же мне зна-ать! Ты их са-ам спроси!

Лис опять смотрит на часы, на дочь и снова качает головой.

— Женщины! — тихо говорит он и сует часы в карман.

Руфь наконец отставила кашу, больше ей не хочется. Тихонько слезла со стула и, глядя в сторону, пытается проскользнуть мимо отца и — вон из комнаты. Лис быстро встал, поймал ее и негромко, торопливо и встревоженно спрашивает:

— Куда ты, детка?

— Ну, в шко-о-лу же!

— Нет, детка, сперва надо позавтракать!

— Ну, я пое-е-ла!

— Нет! — чуть слышно, нетерпеливо возражает Лис.

— Ну, я поела, сколько могла-а!

— Ничего ты не ела! — тихонько, пренебрежительно возражает Лис.

— Ну, я больше не хочу! — говорит она, оглядывается по сторонам, точно загнанный зверек, и пытается выскользнуть из его рук. — Ну, пап, пусти, я опозда-аю!

— Что ж, значит, опоздаешь! — тихонько, пренебрежительно говорит великий блюститель времени и порядка. — Сядь и поешь! — подчеркивая каждое слово кивком, непреклонно заявляет он.

— Не могу-у я! У меня доклад.

— Что у тебя?

— Зачетный докла-ад… у мисс Аллен… урок в девять.

— А… понимаю, — медленно произносит Лис. И тихонько, едва слышно прибавляет: — Об… об Уитмене?

— Ну, да-а.

— А… а книжку, которую я тебе дал, прочла? Где военный дневник и заметки?

— Да-а.

— Поразительно! — почти шепотом говорит Лис. — Поразительно, правда? Кажется, будто сам присутствуешь при этом, правда? Он… он так во все это вжился… можно подумать, будто это все он сам… будто все это происходит с ним самим!

— Да-а. — Девочка затравленно озирается, потом, не глядя на отца, выпаливает: — И про другое ты тоже верно сказал.

— Про что другое?

— Про ночь… что в нем столько ночи и тьмы… и про его… про его чувство ночи.

— А… — тихонько, медленно произносит отец, его светлые, как море, глаза подернуты дымкой раздумья. — В докладе ты говоришь и об этом?

— Да-а. Это правда. Ты когда мне сказал, я прочла еще раз, и это правда.

Застенчивая, робкая, испуганная, точно загнанный зверек, она, однако, умеет видеть правду.

— Отлично! — все так же тихо произносит Лис, с безмерным удовлетворением решительно кивает. — Уверен, что доклад хороший!

Матово-бледное, как будто из слоновой кости выточенное личико вспыхивает. Как и отец, девочка любит, когда ее хвалят, но слышать похвалу не в силах. Она ежится, и страшно ей, и надеется она, не надеясь…

— Не зна-аю, — судорожно глотнув воздух, произносит она. — Мисс Аллен мой последний доклад не понравился… про Марка Твена.

— Ну и бог с ней, с мисс Аллен, — пренебрежительно, негромко роняет Лис. — Доклад был отличный. Ты очень верно написала о «Миссисипи».

— Зна-аю! А ей как раз это и не поправилось. Она, кажется, совсем не поняла, что я хотела сказать, заявила — это незрело, неглубоко, и поставила мне «посредственно».

— А-а… — рассеянно протянул Лис, а сам думал с огромным удовлетворением: «Ну что за девчонка! Отличная голова. Она… она все понимает!»

— Видишь ли, детка, — негромко, мягко говорит Лис, возвращаясь к мисс Аллен. — Они не виноваты. Люди вроде нее стараются изо всех сил… но… но, похоже, им просто не дано понять. Видишь ли, мисс Аллеи человек академического склада… скорей всего, я думаю, старая дева. — Он подкрепляет свои слова решительным кивком. — А людям такого склада — где им понять Уитмена, Твена, Китса… Обидно, — бормочет Лис и качает-головой, и во взгляде его тревожное сожаление, — обидно, что впервые нам приходится слышать об этих писателях в школе, от… от таких вот, как мисс Аллен. Видишь ли, детка, — он чуть склонил голову набок, здоровое ухо обращено к девочке, он говорит мягко и необычайно ясно, лицо живое, проницательное, вдумчивое, увлеченное, все так и светится, оно всегда такое, когда интерес и раздумье пробуждают в мозгу этого человека мудрого змия, — видишь ли, детка, школа штука хорошая, поверь мне… но она делает свое дело, а Ките, и Уитмен и Твен — свое, совсем другое… Таким, как они, в школе не место. Школа… школа — она академична, и те, кто учит в школе, чистые теоретики, а такие, как Уитмен… поэты… они совсем не теоретики… они… на самом-то деле они против того, чем занимаются чистые теоретики. Поэты, они… они все открывают для себя заново, сами. Поэты проникают в самую суть, а потом создают свой собственный мир… а теоретикам этого не понять, и потому их суждениям о поэтах невелика цена. — Лис помолчал, покачал головой и говорит негромко, с искренним огорчением: — Грустно! Очень грустно, что впервые мы узнаем о них в школе… но надо постараться… взять от школы все, что только можно, а когда учителя выложат все, что знают, — сейчас в его голосе и понимание, и презренье, и сожаление, — их рассуждения и теории надо забыть.

— Зна-аю! Но понимаешь, пап, когда мисс Аллеи объясняет, как они писали… она чертит на доске схемы и диаграммы, и это у-ужас! Я просто не могу»… это невозможно вынести!.. Пап, ну пусти же! — Она изгибается, стараясь вырваться, на нежном личике мучительное смущение. — Папочка, ну пожалуйста! Мне ж пора! Я опоздаю!

— А как ты поедешь?

— Ну, как всегда, как же еще.

— На такси?

— Да нет же, трамваем.

— А… каким?

— Который в сторону Лексингтон-авеню-у.

— Одна? — негромко, озабоченно спрашивает отец.

— Конечно, одна!

Он сурово на нее смотрит, лицо у него скорбно-озабоченное, он качает головой.

— А чем плохо трамваем? Ох, пап, ты такой… — Руфь изгибается, глядит куда-то в сторону, на лице улыбка мучительного смущенья. — Папочка, ну пожалуйста! Пусти меня! Я опозда-аю!

Она робко отталкивает его, стараясь высвободиться, он целует ее и неохотно отпускает.

— До свиданья, детка, — негромко, хрипловато говорит он, в голосе его и нежность, и тревога, и озабоченность. — Будь осторожна, хорошо?

— Ну конечно же! — Неловкий смешок. — Тут и осторожничать-то нечего. — И вдруг робко, тихонько: — До свиданья, папочка.

И мигом, неслышно исчезает — так гаснет свет.

Лис с тревогой и с нежностью смотрит ей вслед своими светлыми, как море, глазами, пока она не скрылась за дверью. Теперь он вернулся к столу, сел и взялся за газету.

Новости.

Лис берет газету, откидывается на спинку кресла и со вкусом принимается за чтение. В руках у него «Таймс». (С вечера он допоздна читал «Трибюн»: с нетерпением ждал ее, ни за что не упустил бы,