Мяч описал неторопливую дугу и приземлился в положенном месте. Ну во всяком случае, сказал я себе, аута мне избежать удалось.

Не могу с точностью сказать, что произошло затем. Я увидел, как мой противник леопардом прыгнул вперед, и увидел стремительное движение его ракетки. В следующую секунду проволочная сетка судорожно затряслась, и мяч уже быстро катился по земле в обратном направлении.

— Ноль — сорок, — сказал Чейз. — Филлис!

— Да?

— Это был Левый Смэш Тилдена.

— Я так и подумала, — сказала Филлис.

В третьем гейме я сумел заработать пятнадцать очков. По чистой случайности мне удалось отбить одну из его ураганных подач, и — вероятно растерявшись от неожиданности — он мяч пропустил.

В четвертом и пятом гейме я вообще от очков воздержался. Филлис теперь покинула шезлонг и срезала цветы с клумбы за кортом.

Мы начали шестой гейм. И тут по какой-то причине я заиграл по-настоящему хорошо. Если не сказать блестяще. Я подавал, и теперь мои мячи предпочитали перелетать через сетку, а не пытались пробиться сквозь нее. Счет с пятнадцати поднялся до сорока — пятнадцати. Надежда забурлила в моей крови. Если я сумею продолжать в таком же духе, то могу и выиграть.

Смэш Тильдена сократил мое преимущество до пятнадцати. Смэш Джонсона довел счет до «ровно». Затем я подал мяч так блестяще, что он не сумел его отбить. Больше. Еще Тильден. Меньше. Еще Джонсон. Меньше. Это был момент, величественный в своей грозности. В делах людей прилив есть и отлив, как верно заметил Брут Кассию. С приливом достигаем мы успеха… Я послал мяч. В сетку. Вторая подача — великолепно. Он отбил ее в дальний угол. Сверхчеловеческим усилием я успел туда. Мы сравнялись. Я играл как мастер. И тут — вззззы!

Смэш Тильдена сразил меня окончательно.

— Гейм и… — выразительно сказал мистер Чейз, подбрасывая ракетку и ловя ее за ручку. — Отличная игра — последний гейм.

Я оглянулся узнать, как к этому отнеслась Филлис.

В последний момент я все-таки показал ей, из какого материала скроен.

А ее и след простыл.

— Выглядываете мисс Деррик? — сказал Чейз, перепрыгивая через сетку и присоединяясь ко мне. — Она ушла в дом.

— Когда она ушла?

— В конце пятого гейма, — сказал Чейз и продолжал: — Полагаю, пошла переодеться к обеду. Дело к вечеру. Пожалуй, и я пойду, если не возражаете. Профессор начинает ерзать, если ему из-за меня приходится томиться в ожидании своего хлеба насущного. Черт возьми, мои часы врут! А на ваших сколько? Вот и на моих то же. Мне надо бежать, вы меня извините. Ну, так доброй ночи. Увидимся завтра, я надеюсь.

Я медленно шел через луга. Та же самая звезда, которой я доверился в прошлый раз, мерцала на своем посту. Выглядела она беззаботно и весело. Она-то никогда не проигрывала шесть геймов подряд на глазах своей мечты. Ее-то никогда не обходили по всем статям лейтенанты флота его величества. Чего же ей и не быть веселой?

— Если, — сказал Укридж, — дела и дальше будут идти так, как сейчас, любезный мой, нам придется туго. Наше предприятие требует перчика. Мы словно бы топчемся на месте. Не знаю почему, но мы топчемся на месте. Разумеется, нам нужно время. Если бы эти подлые торгаши на минутку оставили нас в покое, мы могли бы все наладить. Но нас непрерывно тревожат, допекают и суют нам палки в колеса. Так ведь, Милли?

— Да, милый.

— Ты слишком мало посвящаешь меня в финансовую сторону дела, — с упреком сказал я. — Почему ты не держишь меня полностью в курсе? Я понятия не имел, что наши дела настолько плохи. Куры выглядят вполне-вполне, и Эдвин уже неделю ни к одной не притронулся.

— Эдвин вполне способен понять, что вел себя плохо, мистер Гарнет, — сказала миссис Укридж. — Он так сожалел, что убил этих двух, мистер Гарнет.

— Да, — сказал Укридж. — Об этом я позаботился.

— Насколько известно мне, — продолжал я, — мы набираем силы. Куры на завтрак, на обед и на ужин, пожалуй, несколько приедаются, но посмотрите, как дело кипит. На прошлой неделе мы продали целую кучу яиц.

— Но недостаточно, Гарни, старина. Мы не дали о себе знать. Набатный колокол нашего имени не оглашает Англию. Мы продаем дюжину яиц там, где нам следовало бы сбывать их сотнями, отправляя их фургонами в Лондон, создавая транспортные заторы. «Харродс», «Уитни» и все прочие начинают вставать на задние лапы и подавать голос. Вот чем они занимаются последнее время и становятся дьявольски настырными. Видишь ли, малышок, отрицать нельзя, мы действительно набрали у них чертовски много всякой всячины в кредит, и они согласились получать уплату яйцами. До сих пор они удовлетворялись письмами с извинениями, которые посылает Милли. Думается, в мире не найдется женщины, способной написать письмо с извинениями лучше ее светлости, но если ты смотришь на вещи широко и способен взглянуть в лицо фактам, то не можешь не увидеть, что письмо с самыми сочными извинениями — это все- таки не яйцо. То есть я хочу сказать, взгляни на ситуацию с их точки зрения. Харрод или Уитни входит утром в свой магазин, потирая руки в предвкушении. «Ну-с, — говорит он, — сколько сегодня яиц из Комбе-Регис?» А подчиненные не ведут его в угол, где громоздятся ящики, битком набитые яйцами, но предъявляют письмо, сообщающее ему на четырех страницах, что ящики эти прибудут в недалеком будущем. Я никогда не управлял магазином, но, думается, такое письмо должно озадачить типуса у кормила. Но, как бы то ни было, этим пошлякам словно бы надоедает ждать.

— Последнее письмо от «Харродс» было очень трогательным, — сказала миссис Укридж.

Передо мной предстало видение Лондона на яичной мели. Я словно увидел перед собой обездоленные домашние очаги, увидел жизни, сокрушенные экономическим спадом, и миллионеров, сражающихся на аукционе за последние редчайшие экземпляры, которые Укриджу все-таки удалось отправить в Брамптон и Бейсуотер.

Укридж, принудивший себя пять минут смотреть на вещи широко, теперь начал соскальзывать назад к собственной личной точке зрения и вновь превратился в оскорбленную жертву. Его мимолетное сочувствие мистеру Харроду и мистеру Уитни исчезло бесследно.

— Все сводится к тому, — сказал он ворчливо, — что они инфернально тупоголовы. Я сделал все возможное, чтобы пойти им навстречу. Позиция более мужественная и благородная, чем моя, вообще невообразима. В моем предпредпоследнем письме я сообщил им, что намерен отправлять яйца в рассрочку по системе, рекомендованной «Таймс», а они назвали это дурной шуткой. Они заявили, что присылка тринадцати яиц в уплату за товары, поставленные на сумму в двадцать пять фунтов один шиллинг и восемь с половиной пенсов, — это сущий вздор. Вздор! Нет, ты только подумай! Вот в каком духе они встречают мои предложения. То есть Харрод. Я никогда лично с Харродом не встречался, а хотел бы — просто чтобы спросить, действительно ли таково его представление об укреплении дружеских деловых отношений. Он не хуже всякого другого знает, что отсутствие кредита лишает торговлю эластичности. Элементарнейшее правило! Держу пари, он бы скукожился, если бы разные типусы отказывали ему в кредите, когда он затевал свой магазин. По-твоему, Харрод, когда приступал к делу, платил наличными за все до последнего пенни? Да никогда. Хватал людей за пуговицы и просил их подождать по-хорошему до среды на той неделе. Вздор! Да эти тринадцать яиц исчерпывали все, что у нас осталось, после того как миссис Бийл забрала те, которые ей требовались для кухни. Собственно говоря, если кто и виноват, так миссис Бийл. Эта женщина в буквальном