без пятнадцатипроцентного налога, то есть около 140 тысяч фунтов стерлингов, обозначенных как «свидетельство любви подданных к Его Величеству». И – что самое странное – хранитель печати поблагодарил депутатов от имени короля. После этого голосование по субсидиям можно было считать законченным. То была катастрофа для королевской власти. Дилетантство, с которым велось это дело, просто поражает. В довершение всего, вместо того чтобы подтвердить право короля на сбор косвенных налогов «с тонн и фунтов» (налоги на импорт и экспорт) на все время его царствования, как это обычно делалось, депутаты предоставили государю это право только на год, дабы продемонстрировать, что они не собираются давать новому монарху полной свободы действий.
Бекингем, напуганный тем, в какой тупик его должны были загнать эти две предоставленные субсидии, посоветовал Карлу I временно прервать заседания парламента по причине чумы, тем более что многие депутаты уже убежали из города и в заседаниях участвовало не более половины состава. Но до этого он хотел попытаться получить дополнительные средства. Это было рискованной игрой, потому что, согласно английской парламентской традиции, подобные голосования считаются окончательными.
Вот тут-то и появляется на сцене сэр Джон Элиот, бывший друг Бекингема (он познакомился с ним в юности в Париже[61], и с тех пор они сохраняли прекрасные отношения, благодаря чему Элиот был назначен вице-адмиралом Девона), который неожиданно начинает вести себя как опасный противник. Английские историки много спорили о причинах, побудивших Элиота сделать столь резкий поворот в своей политике: с этого времени он стал одной из ключевых фигур сопротивления всемогущему фавориту {298}. Личность Элиота неоднозначна. В глазах пуритан он быстро превратился в героя, если не в святого. Кажется очевидным, что он действовал искренне, хотя порой ему не хватало чувства меры и он впадал в многословие, заставляющее усомниться в его психическом равновесии. Как бы то ни было, с этих пор и вплоть до самой смерти Бекингему пришлось иметь дело с серьезным соперником.
Итак, 8 июля 1625 года Элиот приехал утром к Бекингему в Йорк-Хауз, чтобы заявить, что его требование дополнительного голосования по бюджету неприемлемо. Главный адмирал еще лежал в постели вместе с женой. Едва объявили о приходе Элиота, она поднялась и удалилась. Элиот напомнил герцогу, что король принял две субсидии и поблагодарил за них парламент; любой новый запрос мог, таким образом, бросить тень на мудрость и искренность короля. Вдобавок тот факт, что эта просьба высказывается столь поздно, в отсутствие многих депутатов, может быть расценен как «обходной маневр».
Бекингем смутился и ответил, что король принял две субсидии как свидетельство любви подданных, но потребности флота и армии более значительны, речь идет о чести страны, а она должна быть выше прочих аргументов {299}. То были довольно шаткие доводы, ибо они никоим образом не объясняли, почему с самого начала парламентской сессии не были оглашены и обоснованы точные суммы в цифрах.
На следующий день Бекингем попытался восполнить упущение, велев казначею морского ведомства сэру Джону Коку зачитать (запоздалый) доклад о состоянии флота и его потребностях. Сумма в 293 тысячи фунтов стерлингов была вполне в рамках разумного, однако заявление о 240 тысячах фунтов в год на содержание армии Мансфельда заставило некоторых из присутствовавших депутатов вскочить с места как ошпаренных. Чтобы справиться с ситуацией, снова, и еще более настойчиво, пришлось прибегнуть к помощи риторического упоминания о «чести короля» и «христианском мире».
5 июля король и королева уехали из Лондона в Вудсток близ Оксфорда, город, пока что пощаженный эпидемией. 11 июля парламент был распущен на каникулы, и следующее заседание было назначено на 1 августа в университетском городе.
Однако беспокойство депутатов переросло в гнев в результате еще одного события. Во время переговоров о браке принца Карла и Генриетты Марии король Яков пообещал Людовику XIII предоставить (или, скорее, одолжить) ему несколько кораблей для участия в планировавшейся тогда экспедиции против Генуи, союзницы Испании. В этой операции должны были также участвовать голландские корабли. Однако – еще один пример дипломатии, довольствующейся приблизительными договоренностями, – условия этого соглашения были неоднозначны: король Франции нанимал корабли, «дабы использовать их против любого противника, кроме самого короля Великобритании». Бекингем предполагал, что таким противником может стать Испания, однако он не потрудился ясно сформулировать это в договоре, и Ришелье вскоре воспользовался его промахом.
Весной 1625 года снова восстали французские протестанты. Правительство особенно беспокоили жители Ла-Рошели. Принц де Субиз, бывший чем-то вроде повстанца-авантюриста («Этот негодяй Субиз», – называл его Ришелье), с помощью флота, составленного из украденных кораблей (шесть из них принадлежали королевскому флоту), овладел островом Ре и оттуда угрожал всему берегу вплоть до Бордо. Ларошельцы объединились с Субизом, и весь Запад оказался под угрозой отпадения от королевства. Тогда кардинал обратился к английскому королю, напомнил ему о договоренности и потребовал прислать обещанные суда, намереваясь – это подразумевалось, хотя и не говорилось вслух, – использовать их для устрашения Ла-Рошели.
Карл I и Бекингем не знали, что делать. Они понимали, до какой степени акции против французских гугенотов, мягко говоря, непопулярны в Англии. Однако договор был подписан, и пути назад больше не было. Тогда снарядили флотилию, состоявшую из принадлежавшего королевскому флоту главного корабля под названием «Авангард» и шести торговых судов. Командование было поручено опытному моряку сэру Джону Пеннингтону, бывшему соратнику Рэли по его бесславной экспедиции 1617 года на Ориноко.
Пеннингтон поднял паруса 9 июня и прибыл в Дьеп 13 июня (23-го по французскому календарю). Это произошло почти в то же самое время, когда Генриетта Мария в сопровождении Бекингема сошла на берег в Дувре. Первой сложностью оказалось то, что французы намеревались погрузить на корабли Пеннингтона 1500 солдат для переправки по морю. Пеннингтон запротестовал, что не получал таких инструкций, и тотчас же пересек Ла-Манш в обратном направлении.
После месячных дискуссий Бекингем как главный адмирал отдал наконец Пеннингтону приказ вернуться в Дьеп и взять на борт французских солдат. Возможно, он предвидел, что на этот раз взбунтуются английские матросы. Они не желали становиться «рабами Франции». Секретарь по морским делам сэр Эдвард Николас считал, что король и герцог довольны подобным настроением моряков. Он даже предложил, чтобы Пеннингтон, в крайнем случае, сам спровоцировал мятеж команды! Что, собственно, и произошло 23 июля.
В тот момент, когда парламент снова собрался в Оксфорде, флот Пеннинггона бунтовал вовсю. Противникам Бекингема было нетрудно обвинить его в намерении послать англичан на борьбу с их братьями-протестантами Ла-Рошели под командованием кардинала римско-католической церкви.
В конце концов, 4 августа, Пеннингтон все же привел к французам свою флотилию, за исключением одного торгового корабля, команда которого потребовала возвращения в Англию. Судьба этих шести кораблей должна была в последующие месяцы стать новым поводом для взаимных упреков между двумя странами {300}.
Когда 1 августа парламент возобновил заседания в большом зале колледжа Церкви Христовой в Оксфорде, чума продолжала опустошать Лондон и постепенно приближалась к университетскому городу. Настроение было далеко не радужным. Карл I, разочарованный скудными результатами первой сессии, был хмур; к тому же, едва минул краткий медовый месяц, у него начался разлад с молодой женой, и семейные
