Какая-то патлатая кликуша ударила в голос:

— Конец свету пришел! Сатанинские слуги! В геенну огненную их!

Послышались угрозы. Комсомольцы подобрались, плотнее встали. Вася Проскурин щупал синими глазами-льдинками толпу.

Несознательность проявляете, граждане! Наговоры слушаете. — Вася перевел глаза-льдинки на кулаков, голос его поднялся выше. — А в церкви — да! В церкви сделаем зернохранилище для нашего колхозного хлеба. И никто — слышите, никто! — не остановит нас!

И такая сила прозвучала в этих словах, что толпа замолчала и по одному, по два начала растекаться. Остались одни пацаны.

Первым делом мы осмотрели крест и разочаровались. Он был совсем не золотой, а железный. Вдобавок — пустой внутри. Интерес к нему сразу пропал.

Вечером мы зорили воробьиные гнезда в амбарах, которые стояли на отлете от села, возле кладбища и церкви. Больше всех назорил Федька и сложил их себе за пазуху. Потом играли «в сыщики-разбойники» и кидались яйцами.

Доигрались до темноты.

И тут кто-то сказал, что сейчас любой струсит пойти на кладбище. Сейчас там мертвецы из могил поднимаются. Федька, который в этих делах разбирался лучше всех, уточнил, что мертвецы поднимаются после двенадцати и разгуливают до третьих петухов, а сейчас еще и одиннадцати нет. Но сам пойти на кладбище наотрез отказался.

— Значит, никогда не найти нам золотую молнию, — задумчиво сказал Степка.

Найти золотую молнию, что ударит из белой тучи, — было нашей мечтой. Эта молния особая — волшебная. Там, где упадет она, в одночасье расцветут жарки, а под ними — клад. Кувшин. Но не злато- серебро в нем, а сладкий квас, какой в городе продают. И кто напьется этого квасу, тот станет мастером на все руки. И все-то у него будет ладиться, все-то он будет уметь, везде-то он будет нужен людям. Но падают такие молнии в самые страшные места: в болота, в дремучие леса, на кладбища. И искать надо ночью. И откроется она, эта молния, только трем смельчакам, трем друзьям, которые вместе, рука об руку, пройдут все испытания, что приготовят им колдовские силы, и не струсят, не отступят.

А что на наше кладбище упала такая молния, ходил слух. Будто кто-то видел ее.

— А ну, кто со мной? — спросил вдруг высоким звенящим голосом Степка. — Кто не сробеет? Ленька, айда!

— Айда, — почему-то сказал я, хотя совсем не собирался идти. — Идем! — позвал я тут же Федьку.

— А мертвецы? — шепотом спросил Федька и расширил глаза.

— Ты же сам говорил, что они после двенадцати, а сейчас только что на каланче пробило одиннадцать.

Федька мялся, пугливо озираясь на кладбище.

— Третий же нужен, — сказал Степка. — И чтоб друзья.

С неохотой Федька согласился, но заручился, что пойдет последним.

Мы пошли к церкви, за ней начиналось кладбище. На церковных воротах что-то белело. Это оказался листок. Едва различая буквы, мы прочли: «Ждите возмездия».

— Ой-ей-ей! — заскулил Федька, приседая. — Колдовство. Не пойду, живот закрутило.

У меня тоже заныло возле пупка.

— Айда, — упрямо сказал Степка дрогнувшим голосом.

— Айда, — лязгнул зубами я. Они стучали помимо моей воли.

— Ой-ей-ей, — пыл Федька, потихоньку пятясь назад.

— Не вякай! — пришикнул Степка. — Айда!

Мы двинулись в темноту кладбищенских деревьев и крестов.

Федькины пальцы намертво вцепились в мою руку и вздрагивали от страха. А у меня что-то неладное творилось с ногами: подкашивались.

Ко всему этому, бесшумно, по-волчьи, подкралась гроза. Не обычная, с дождем, а сухая, без воды и ветра.

Лопнуло над головой небо и огненным всполохом озарило кладбищенскую темь. Перед глазами вспыхнул большой прозрачно-оранжевый шар. Он висел на нашем пути и слегка покачивался, будто раздумывая, куда лететь. Потом шар вдруг начал кипеть и пузыриться. То один его край, то другой вздувался и лопался, выбрасывая голубые искры.

Дрожа всем телом, мы сгрудились в кучу, как овечки перед волком. Федька громко вызванивал зубами и норовил залезть в середку.

— Го-го-господи, — заикался он. — М-ма-м-моньки мои!

Шар двинулся к часовенке, что стояла на краю кладбища. Удаляясь, он становился все гуще и из светло-оранжевого превращался в темно-оранжевый, и внутри него что-то чернело.

Шар приблизился к часовенке и вдруг исчез, как сквозь стенку прошел.

И в тот же миг из часовенки выскочил мертвец и, вскрикнув, бросился бежать. От жаркого ужаса у нас дыбом встали волосы.

Какое-то мгновение, оцепенев, мы стояли как пни. Потом с дикими воплями наддали прочь. На чем только сердце в запазухе держалось?

Опомнились возле клуба.

Здесь играла гармошка и плясали девки. Мы затесались в кучу пацанов, что сидели на сваленных под окнами бревнах, и начали приходить в себя.

— Чуток сердце не умерло, — шепотом признался Федька.

Я и сам никак не мог отпыхаться. Что это такое мы видели? Неужто и впрямь ходят по ночам мертвецы?

Склонив чубатую голову набок, так что чуб касался мехов гармошки, Сенька Сусеков, старший брат Проньки, быстро и ловко перебирал пальцами по перламутровым пуговкам ладов. В углу рта висела потухшая цигарка, а на голове чудом держался новенький картуз с лакированным козырьком.

— Их! Их! Их! — выкрикивала Лиза, дочь бабки Ликановны, высокая и красивая девка, выбивая пыль на утрамбованном «пятачке» и взмахивая над головой платочком.

Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это,

И за это и за то, что ты пропила пальто, —

гаркнул Митька Жилин, закадычный дружок Сеньки Сусекова, и вприсядку пошел вокруг Лизы.

Дробный перестук каблуков. Свист. Веселье.

Мы стали оттаивать. Хорошо на народе! Не страшно.

Сенька Сусеков вдруг тряхнул чубом и ошарашил всех такой частушкой, что девки смутились, а парни откровенно загоготали.

На крыльцо клуба вышел Вася Проскурин:

— Спой еще раз, Семен.

Сенька рыпнул мехами.

— Не мешай людям гулять, секлетарь.

— Я не мешаю, я говорю: спой еще раз эту частушку. Умная частушка. Долго, поди, сочинял?

Девки стыдливо прикрывались платочками, парни делали вид, что их это не касается, и отчаянно дымили самокрутками.

— Не сепети, секлетарь, — прищурил колючие глаза Сенька. — «Интернационал» петь не заставишь.

— Зачем «Интернационал»? Можно и просто русскую, — не обращая внимания на скрытую угрозу, ответил Вася Проскурин. — А ну, Лиза, подтягивай! — И высоким, вздрагивающим от сдержанного напряжения голосом Вася начал: