Вагон тяжело, мутно просыпался. Едва успели расположиться, дежурная дернула за веревку колокола. Над полустанком повис надтреснутый, тягучий звон. Паровоз рявкнул, дернулся. Поплыли за стеклами три стожка, мазанка. Потом горизонт заслонила стена зеленого перелеска.

Аврамов сидел в вытертом заячьем треухе, сторожил Рутову размягченными глазами. Через проход (протяни руку — достать можно) расслабленно обмяк, притиснул полку спиной Опанасенко. Из продранной на плече фуфайки торчал грязный клок ваты. Железный перестук под полом набирал силу. Опанасенко, помаргивая, в упор пялился на сидящего напротив франта — котелок, черный костюм, инкрустированная трость, смоляной столбик усов под носом. Опанасенко киснул в придурковатом восторге:

— О-о... гля, який гарный дядько... мабудь, цырульник? Або артыст?

Франт дернул подусной щеточкой, отвернулся. Опанасенко постучал по трости пальцем. Франт переложил ее подальше. Опанасенко плямкнул губами, удивился:

— Та чого ты злякавси? Мабудь, я ее зъим?

Аврамов багровел, давил в себе смех.

Надсадно взревел паровоз. Завизжали колеса, вагон дернуло вперед, потом назад.

«Вот оно!» — подумал Аврамов, обдало холодом опасности. Рутова заметно бледнела.

За стеклами пронеслись косматые папахи. Рутова сидела, напряженно выпрямившись, бездонной темной глубиной мерцали зрачки. Опанасенко шевельнул вислыми плечами под фуфайкой, выдернул из дыры на плече клок ваты, стал крутить из нее нитку.

Аврамов локтем притиснул к боку кольт под пиджаком. Надежная тяжесть оружия успокаивала. Франт напротив Опанасенко судорожно хватал воздух сизыми губами, цеплялся за лавку побелевшими пальцами, тянулся к окну. Вагон качало из стороны в сторону, визг железа под полом резал слух. Дурным голосом вскрикнула женщина в соседнем отсеке, где-то надрывно плакал ребенок. Перепуганные пассажиры плотно забили проход.

Вдоль поезда скакал Абу в новой каракулевой шапке. Ружье било его в плечо после каждого выстрела, выплевывая серые дымки прямо в стекла вагонов. Сзади на рыжем жеребце подпрыгивал Хамзат, дико пялился на целые окна. В тупой остервенелости налета глаз примечал что-то неладное в этой пальбе.

Абу прыгнул со спины жеребца в открытую дверь третьего вагона. Вдоль всего поезда, дергавшегося в тормозных конвульсиях, перемахивали со спин коней в тамбуры, висли на поручнях гибкие, верткие фигуры в черных намордниках. Налетчиков набралось чуть более десятка. Поезд дернулся последний раз, затих. Хамзат довольно усмехнулся, прыгнул за Абу в тамбур.

Проход вагона забит людьми до отказа. Стеклянно вытаращились на распахнувшуюся дверь десятки глаз. Абу привычно прислонился плечом к косяку, нацелил зрачки ружья в проход.

— Сиды-ы-ы-ы свой места-а! — надсаживаясь, затянул Хамзат, поднял наган, В проходе слитно ахнули, толпа развалилась надвое, всосалась в отсеки. Теперь проход светился жуткой, сквозной пустотой. На полу вяло разворачивался, шелестел скомканный шар газеты.

— Кто деньга, золота, дургой хурда-мурда давай — тот жить будит, — вполголоса пообещал в тишине Хамзат. Затем двинулся вдоль вагона. Все шло, как всегда, привычно: оцепенелая неподвижность тел, судорожная суета пальцев в сумках, карманах. В темный хурджин в левой руке Хамзата дождем сыпались, глухо позвякивали часы, монеты, деньги, драгоценности. Все шло своим чередом. Близилась средина вагона. Хамзат покосился назад. Расставив ноги, незыблемо стоял с ружьем Абу, его страж, целил настороженно в проход.

Что-то тревожное, недодуманное накануне шевельнулось в памяти у Хамзата и пропало: над хурджином болтались на цепочке массивные золотые часы. Пухлые пальцы, державшие их, разжались, часы звякнули о дно мешка. Хамзат втянул воздух сквозь сцепленные зубы, прищурился от удовольствия, шагнул вперед.

В отсеке сидел здоровенный мужик, тупо пялился на Хамзата. Из фуфайки на плече торчал клок ваты. Напротив него вжимался в скамейку франт в котелке. Хамзат поманил пальцем — тот стал подниматься. Неожиданно встал мужик, суетливо полез в карман. На широком лице дрожала испуганная улыбка. Хамзат поигрывал наганом, наблюдал. Русский лазил по карманам. Скорее всего там было пусто. Потом он глянул за плечо Хамзату, и рот его раскрылся в удивлении. Хамзат быстро обернулся. Сзади неподвижно сидела миловидная женщина, укутанная до глаз платком. Напротив нее вставал со скамьи мужчина в заячьем треухе, поднимался, хищно разводя руки. И была в клешнястом, цепком размахе их жесткая готовность к действию. Едва успев уловить это, дернулся было Хамзат в развороте к заячьему треуху. Сильный удар снизу подбросил его руку с наганом к потолку. Грохнул выстрел. Мощный толчок в грудь отшвырнул его с прохода в отсек. Падая, Хамзат увидел, как растет, расползается над ним чужое, незнакомое лицо, слепит оскалом белых зубов торжествующая ухмылка. Вокруг чужого лица серым нимбом трепетал заячий мех. Сильно, тупо ударило что-то по затылку, выплеснулся из глаз огненный фейерверк брызг. В затухающем сознании вспыхнула надежда: Абу... Затем все исчезло.

...Когда он открыл глаза, сизый полусвет, сочившийся из окна, стал постепенно наливаться яркой, слепящей белизной погожего дня. В неподвижном зрачке Хамзата четко проявился серый, щелястый потолок вагона. В центре потолка рифленым пупком торчал плафон. К слуху Хамзата пробились голоса. За стеной вагона трещала стрельба. Раскалывался от боли затылок. Он скосил глаза. Толстыми колоннами уходили вверх чьи-то ноги. Между ними маслянисто желтел приклад, знакомого ружья. Лица человека с ружьем не было видно. Хамзат стал отклонять голову. Бесконечно медленно далось ему это движение. Из-за колена вверху выползал щетинистый подбородок... за ним полез крупный горбатый нос, нацелился на Хамзата двумя дырами. Брань вспухала в груди Хамзата: на него смотрело лицо Абу. Оно было знакомым и в то же время чужим — жестким и отчужденным.

Хамзат дернулся, лягнул ногами, ударился подошвами о железную переборку между лавками. В связанных руках полыхнула боль.

— Очнулся? — спросил Абу. Хамзат не ответил. Он напрягал связанные руки, шелковый шнур въедался в кожу, в самую кость.

— Напрасно... не послушал Асхаба, — наконец выцедил он, — надо было пристрелить тебя тогда, у костра.

— Отстрелялись вы с Асхабом, — сказал Абу, и не было в его голосе злобы, а лишь одно усталое спокойствие. Покойно и пусто было на душе у Абу, ибо главный враг его и многих людей аула лежал теперь связанный на заплеванном, замусоренном шелухой полу вагона.

— Помнишь, я сказал тебе у костра: ты пожалеешь о своих словах? — спросил Абу. — Нельзя загонять человека в угол, как крысу. Ты загнал меня в угол, Хамзат. Других ты тоже загонял, и это сходило тебе. А на мне ты обжегся. Лежи, думай о своей жизни. Ты построил ее на чужом страхе, как дом на гнилом болоте. Теперь он рассыпался. Лежи и вспоминай, перед кем виноват. А я пойду помогать русским. У нас с ними много общих дел, пора налаживать жизнь в горах, и они знают, как это делать. А для начала мы повяжем всех, кто этому мешает. Ты, Хамзат, крепко мешал нам.

Абу отвернулся, достал из патронташа несколько патронов, повертел, присматриваясь к каждому, пояснил Хамзату:

— Я стрелял холостыми в ваших налетах. Теперь нужна пуля. Там окружили Асхаба. Нельзя, чтобы ушел этот шакал.

И отчетливо вспомнилось Хамзату, открылся, прорвался в нем гнойничок-видение: Абу стреляет в окна вагонов. Вспыхивают дымки у самых стекол, а они уносятся назад целыми. Так вот что засело в памяти: целые стекла после выстрелов Абу.

Абу зарядил ружье — пулю заслал в ствол на крупную дичь — Асхаба.

За окном разгоралась перестрелка. Абу надвинул папаху на глаза, перешагнул через Хамзата и пошел к выходу. И Хамзат увидел: через него перешагнул аул и пошел к русским. Через него перешагнули, как через связанного барана, приготовленного к убою. Лучше бы пнул его в бок Абу, стал бить ногами, раскровенил бы лицо. Но через него переступили равнодушно. Хамзат дернулся. Подвывая от жгучей, разъедающей грудь ярости, еще раз попробовал разорвать шнур на руках, надсадно тянул: «Ы-ы-ы-ы...», извивался на полу громадным червем, бился ногами о переборки.

За стенами раздирала воздух стрельба: наружу из вагонов удалось пробиться троим из всей банды. Среди них был Асхаб. Они залегли в неглубокой канаве, отстреливались. Коней всех вместе с караульным