не верующий вы...

— Как кто? — поднял бровь Быков. — Вы и замолите. Вам по штату положено, Осман Алиевич, как- никак шейх. Знакомьтесь: наш инструктор Рутова Софья Ивановна.

Быков скользнул взглядом по лицу Митцинского, убедился: знает Рутову. Ай да Аврамов, уловил. Откуда знает? Тихо-тихо, Быков, отставить галоп, тихо-охонько поедем, без шума-грохота.

Сели. Вадуев крякнул, оторопело поерзал на стуле. Что-то непонятное полыхнуло в этой короткой перепалке, будто чиркнули перед глазами спичку: ослепило, пахнуло серой. Спохватился, стал заталкивать разговор в нужное русло:

— Здорово, Быков. Знакомься, тот самый...

— Не на-адо, — сказал протяжно Митцинский, — не надо меня Быкову представлять, ему по штату положено все знать обо мне («по штату» — подчеркнул, это — за «шейха»).

Рутова окаменела в кресле. Била по слуху мучительно знакомая интонация в голосе Митцинского, но сам он не был знаком.

— Так уж и все знать, — кряхтел, умащивался в кресле Быков, — что это вы меня за факира какого-то держите, Осман Алиевич, откуда нам, смертным, все знать, небось в загашнике немало таинственного содержите, а?

Наконец умостился, с простодушным любопытством рассматривая всех. Митцинский выпрямился.

— Я должен извиниться перед предревкома за молчание. То, что я намерен сообщить, касается двоих людей, а в особенности товарища Быкова. Не хотелось повторяться.

Быков посапывал, гладил пальцами кожаную обивку, слушал. Митцинский выждал, затем, чеканно обрубая фразы, сообщил:

— Мне предложили возглавить меджлис Чечни. Я согласился. Теперь я должен вести антисоветскую работу.

Вадуев раскрыл рот, зевнул немо, силясь что-то сказать. Но подходящих слов не нашлось. И Вадуев закрыл рот. Бегал оторопелым взглядом с Митцинского на Быкова. Те молчали. Быков ждал, посапывал, маленький, утонувший уютно в кресле.

— К сожалению, существуют независимые от меджлиса, не контролируемые боевые группировки. Например, князя Челокаева. Он был у меня, предлагал взаимодействие. Я предпочел пока до разговора с вами занять нейтральную позицию.

«Скажи на милость, и это выложил, — удивился Быков, — ну а братца-беляка в Константинополе вспомнит? Коль вспомнит — ая-яй-яй, зацепиться будет не за что, чист и непорочен тогда Осман Алиевич».

Ждал. Быков затягивал молчание. Митцинский про брата не вспомнил. Быков оживился, весело спросил:

— Осман Алиевич, а Рутову вы откуда знаете?

— Ну, кто же артистку Рут на Руси не знает, — печально и нежно улыбнулся Рутовой Митцинский, — я, Евграф Степанович, большой поклонник ее таланта, еще со времен академии петербургской ни одного представления не пропустил. Оттого и изумление мое от сей метаморфозы — великая Рут при кожаных штанах с начальником ГПУ. Поистине все дороги ведут в Рим, то бишь — в ГПУ.

Наклонился, поцеловал руку Рутовой. Она непроизвольно отдернула ее. Сдержала себя, ответила, бледнея:

— И на том спасибо. Узнали, хоть и при кожаных штанах.

Донимало, мучило одно: «Да откуда... откуда голос этот... боже мой, как знаком и страшен!»

Быков помаргивал растроганно, качал головой:

— Вот какие фортеля судьба выбрасывает!

Думал свое: «Не то, Осман Алиевич, не то. Ох, не убедил ты меня. Тут личное подмешано, сугубо личное мордашку твою смяло при узнавании... Но что? Щупать, обминать по крохотке придется, полегоньку паучка из норки потянем. И сдается, что в этом личном для нас не меньше интереса, чем в меджлисе. Вона как меджлисом шарахнул с маху, без подъездов. Пиротехник-громовержец. Ну, дальше послушаем».

Вадуев клокотал. Сидел, полный, рыхлый, наливался злым недоумением: какой цирк?! Какие кожаные штаны?! Митцинский меджлисом оглушил, до сих пор звон в ушах, а разговор порхал никчемный, ненужный. Не тот разговор затеял Быков, ох, не тот! Непонятный разговор. Но сознаться — значит, потерять лицо. Страсть как не любил Вадуев лицо свое терять, а потому и молчал изо всех сил — держался на уровне положения своего.

— Евграф Степанович, — мягко заговорил Митцинский, — не надо делать вид, что вам неинтересно мое сообщение о меджлисе.

— А откуда вы взяли, что неинтересно? — удивился Быков. — Мне все интересно, в том числе и ваша страсть к цирку. Значит, говорите, приняли меджлис. Что дальше? Слушаю оч-чень внимательно.

— Я предпочел бы ваши конкретные вопросы. Так легче отвечать.

— А вы знаете, — встрепенулся Быков, — вот это вернее: конкретные вопросы. Я ведь потому остерегался вам, батенька, по лбу вопросом — думал: обидитесь, за допрос примете. А какое я имею право вам допрос учинять? А теперь мы потихонечку, от печки, так сказать. Ну-с, и зачем же вы приняли меджлис?

— Давайте пойдем от обратного. Шесть седобородых старцев — разум нации — предложили мне, как шейху, образованному, энергичному чеченцу, фактическое руководство меджлисом при формальном главенстве прежнего председателя...

— Кто? — быстро спросил Быков. — Кто председатель?

И в долгой паузе, изнемогая под нестерпимо острым, режущим взглядом Быкова, вдруг осознал Митцинский, сколь непосильна ноша, взятая на себя: вести поединок с целым государством, у которого веками устоявшиеся традиции, культура, представитель которого взялся его сейчас препарировать.

— Мулла Магомед, — наконец ответил Митцинский. Почуял — позади рухнул обвал, назад дороги нет. — Они предложили мне руководство. Что произойдет, если я откажусь? Полная изоляция во всех смыслах: общественном, национальном, социальном. Поверьте, я хорошо знаю характер и обычаи своего народа. Я автоматически становлюсь изгоем, ренегатом, с которым не общаются и которого постараются убрать при первом же удобном случае. Результат: я превращаюсь в политический труп, не способный принести пользу Советской власти. Сделают это без особых хлопот, руками главаря вооруженной группы, попросту — банды.

— Резонно-о, — протяжно подтвердил Быков, — вы тут про банду некую упомянули. Уж коль «а» сказано, давайте, батенька, мы и «б» отважимся упомянуть. Кто? Главарь кто?

— Евграф Степанович, — сухо сказал Митцинский, — я сюда пришел не ради «а» и «б». Естественно, я подробно расскажу обо всем алфавите, если придерживаться азбучной терминологии, сообщу все, что знаю, чтобы нам сообща выработать оптимальную тактику поведения. Я ведь в сложнейшем положении, иду по лезвию кинжала, и одному мне без вас не справиться. Если вам не терпится, извольте — главари банды Хамзат и Асхаб, численность ее восемнадцать человек. Одного из них, Султана, я сдал вашим чекистам еще во время налета. А вы изволили его отпустить, подарив коня. Не правда ли, занимательная арифметика?

— Занимательная, — согласился Быков. Прикрыв глаза, взялся рассуждать: — Вы играете роль. Будучи фактически главой контрреволюции Чечни, на самом деле желаете крепить в горах власть Советов. Как? Естественно, вас не устроит роль информатора: вы сообщили, мы — пресекли. Вы — фигура не того масштаба. Повертеться придется, Осман Алиевич. С одной стороны, вы должны создавать для них видимость антисоветской деятельности...

— С другой — действительно быть вам полезным. — Митцинский подался вперед, смотрел жестко, подрагивая круто очерченными ноздрями. — После предложения меджлиса прошло десять дней. Все это время я жил двойной жизнью, причем маска, надетая для меджлиса, надеюсь, была безупречной, там сидят не те люди, которых можно провести на мякине. Чем ближе к истинной правде я сумею приблизиться, тем дольше продержусь, подчеркиваю: ближе к истине.

— Верно, — сказал Быков. Подумал мучительно: «А истина твоя в чем? В чем твоя истина, дворянин, скотовладелец, шейх, единокровный братец Омара, в чем?!»