искать пологий склон. Стадо потянулось следом. Ца смотрел сверху на куцые, будто безногие, тушки и смеялся.

За поворотом гору разрезала щель. Она поросла молодым дубняком. Весной на дне щели буйно пенилась и отдирала камни от матери-горы талая вода. Щель переползла через дорогу. Абу наклонился и увидел, что над ней недавно поработали: свежие осколки камня и щебень осыпали ее края. Щель ощерилась перед колесами «фордзона» — с ходу не взять. Абу остановил трактор, слез, огляделся. Их нагонял пастух,

— Ца! — крикнул Абу. — Достань из арбы лопаты, придется потрудиться.

— Что там?.. — начал было пастух, но не закончил: сверху рявкнули два выстрела, один за другим. Абу заполз под брюхо трактора. Теперь стреляли не переставая. Пули летели сверху, дырявили брезент на арбе, плющились о спицы трактора, стекая с них серыми струями.

— Руслан! — содрогаясь, крикнул Абу — напрягся в предчувствии беды, ждал.

— Я здесь, — наконец отозвался сын.

Абу облегченно передохнул:

— Прыгай сюда, ко мне! Шевелись!

Руслан вьюном выскользнул из арбы, перебрался к отцу. Абу показал ему на обрыв. Руслан понял, спустился метра на три по гранитным уступам в выемку, уцепился там за кустик кизила, затих. Абу закрыл глаза, обмяк, дикой птицей трепыхалось в груди сердце. Пастух проворно скакнул на четвереньках под защиту стены, уткнулся в нее лбом, поднял голову. Стена уходила вверх, слегка нависая над ним. Тогда Ца встал и раскинул руки вдоль стены, как распятый Христос.

Абу увидел это, крикнул, перекрывая рокот «фордзона»:

— Не строй из себя бога, давай сюда!

Ца в два прыжка забрался под трактор, присел рядом с Абу. Брюхо «фордзона» мерно урчало над их головами. Пули по-прежнему били в колеса, в железное сиденье, иногда рикошетили, мерзко взревывали.

Абу просунул голову между спиц и увидел вверху три папахи: две серые и одну в курчавых, белесых завитках. Такие носили дагестанские пастухи. Ударила в кольцо радиатора и скатилась на дорогу горячая свинцовая лепешка. Абу подобрал ее, перебросил с ладони на ладонь, закричал:

— Э-э, сучьи дети! Стрелять не научились! Ты, в белой шапке, столетняя бабка после гороха лучше тебя стреляет.

Пули били в камни и железо. Абу кричал, жилы вспухали на его шее:

— Какой-то ишак сказал вам, что вы абреки? Абреки были настоящие мужчины. А вы щенки старой суки! Ты, в белой шапке, брось винтовку или подергай корову за вымя, это как раз по тебе!

«Белая шапка» взвыл, привстал на колени, высунулся из-за камня. Приклад винтовки раз за разом бил его в плечо.

Ца выругался, выскочил из-под трактора. Длинная, как у обезьяны, его ступня нащупала камень, цепко ухватила пальцами. Ца стоял под выстрелами, раскачиваясь всем телом. Прицелился, швырнул камень вверх. Камень ударил в скалу рядом со стрелявшим, крошками посек его до крови, запорошил глаза. «Белая папаха» осел, закрылся ладонью. Из-под нее потекли слезы.

Абу дернул рассвирепевшего пастуха за ногу, затащил под трактор. Повисла тишина. Ее дробил мерный рокот «фордзона». Потом тишину расколол одиночный выстрел, и трактор вдруг умолк. На лоб Абу упала капля масла. Абу стер ее пальцем, оторопело понюхал. Лицо его стало несчастным. Он сказал брату:

— Кричи этим ублюдкам все, что думаешь о них.

Ца подмигнул брату и закричал. Он был поэтом даже в ругани, и слова его жалили стрелявших, как осы. Абу, прижимаясь спиной к обрыву, уходил из-под обстрела. Он добрался до щели, что разрезала скалу и дорогу. Цепляясь за молодые дубки, полез вверх, упираясь чувяками в шершавые стены.

Старшим среди трех налетчиков был Хамзат. Молодые уговаривали его уходить: постреляли — хватит, все равно теперь трактор не доберется до сёл. Хамзат молча щерился, отмахивался, норовил влепить пулю под брюхо трактора — в смутно мелькавшую фигуру. Стрелять было неудобно — мешал выступ скалы. Тот, в белой папахе, не отрывал ладоней от лица, раскачивался от боли в глазах.

Абу выглянул из-за обломка скалы за их спинами бесшумно, как привидение. Он легко подтянулся и сел. Хамзат все постреливал на глухие выкрики пастуха. Голой и плоской смотрелась скала, куда забрались трое, устроив засаду. Отсюда она полого спускалась в долину. Неподалеку к чахлой орешине была привязана лошадь. Рядом с ней паслись еще две. В привязанной Абу узнал коня председателя Гелани. Значит, все-таки Хамзат увел ее.

Абу сгреб горсть камешков и веером осыпал лежавших. Хамзат с молодым круто развернулись. Стволы винтовок смотрели прямо в грудь Абу, Парень в белой папахе шарил вокруг себя с закрытыми глазами, отыскивая винтовку. Подбородок его был мокрым от слез.

— Значит, это ты оставил Гелани без лошади, — сказал Ушахов.

— Ты напрасно поднялся сюда, — покачал головой Хамзат.

— После твоей пули там, на огороде, я ничего не делаю напрасно.

— Тебе дать время на молитву? Или ты разучился говорить с аллахом по примеру безбожников?

— Ты стал щедрым. Там, на поле, ты не спросил про молитву.

— Вставай. У нас мало времени.

— Это тебе только кажется, Хамзат. У тебя много времени впереди — вся жизнь. Я еще раз прощу тебя. Ты уйдешь из гор. Верни лошадь Гелани. Потом возьми с собой жену, детей, спустись на равнину к ингушам. Там тебя никто не знает, никто не упрекнет, что ты нарушил волю старших и всего аула, сбежал до суда. Никто не плюнет тебе в лицо за то, что ты обокрал односельчанина Гелани. У ингушей назовись другой фамилией, паши, сей. Советы дадут землю. А молодых оставь в покое, не забивай головы разбоем — им еще надо продолжить свой род на земле.

Хамзат засмеялся. Но это мало походило на смех, потому что из глаз его сочилась тоска загнанного зверя.

— Вот видишь, — сказал Абу, — ты даже смеяться разучился. Ты совсем одичал, Хамзат, без людей.

— Все? — спросил Хамзат, передернул затвор винтовки. — Ты мне надоел.

— Тогда тебе придется убивать и этих двоих. Они все равно расскажут людям, что ты стрелял в безоружного, давшего клятву не касаться оружия. Советы могли простить тебя, аул со временем позабудет, как ты ушел с конем Гелани от суда. А мою смерть не простят тебе ни Советы, ни Быков, ни аул.

Абу встал, повернулся к Хамзату спиной. Он ждал выстрела, чувствовал, как шевелится волос на голове. Плоть все еще хорошо помнила раскаленную тяжесть пули, однажды вошедшей в нее.

Выстрела не было. Абу оглянулся. Двое молодых держали винтовку Хамзата. Он яростно скалился, пытался вырвать ее.

Абу глубоко вздохнул, стал спускаться на дорогу, к тракторам, сыну и пастуху. Уже невидимый для Хамзата, он крикнул из расщелины:

— Забирай жену, детей, сей хлеб на равнине. Я везу горцам то, что дали нам Советы: соль, керосин, мыло, обувь. Не становись на нашем пути — раздавим.

Буйволица Наси все-таки отыскала пологий подъем на дорогу, откуда ей трубил пастух.

Следом за ней смог подняться лишь один молодой буйвол. Он выбрался на дорогу и, тяжело поводя боками, огляделся. Наси удалялась торопливой трусцой, волнуясь и фыркая от ожидания встречи с пастухом. Буйвол мотнул головой, побежал следом.

Ца увидел буйволицу и раскрыл ей руки навстречу. Он обнял любимицу и что-то долго шептал ей на ухо. Ухо Наси подергивалось от щекотки. Буйвол стоял поодаль, косился исподлобья, ревниво поводил хвостом.

Ца впряг их в онемевший трактор.

— Не оставлять же его здесь, — пояснил он Руслану и Абу. Погладил теплую груду железа, удивился — какой нежный! Одна паршивая пуля заткнула такую большую глотку.

Абу осматривал мотор. Буйволы натянули веревку. Трактор и арба двинулись за ними. Руслан шел