— Да,— вздыхает Мишка,— великолепная будет жизнь.— Он встает и, споткнувшись о фанеру, уходит из сарая. Следом торопится Лидочка.
— Что с ним?— спрашивает нас Зина.
— Так просто,— говорит Лева.— Отец у него был летчик.
— Разбился?
— Да нет… хуже.
— А что хуже?
— Посадили…
Слышно, как опять где-то скребется крыса и очень звонко падает на фанеру капля.
Зина калоши рассматривает, тихо спрашивает:
— Враг народа?
Мы переглядываемся, Лева плечами пожимает, тиски крутит:
— Да не враг он…
— Не враг,— говорит Женька.— Такие врагами не бывают.
— Пойдем, Зина,— зябко кутается в пальто длинная Клава.— Мне еще в аптеку надо. Отцу за лекарством.
Но Зина не уходит. Она разглядывает наш сарай, трогает аппарат, спрашивает, когда мы начнем съемку.
— Как сделаем, начнем пробу,— говорю я. Мне почему-то очень приятно ей все показывать, объяснять. Хочется, чтобы она спрашивала еще и еще.
— А сценарий?
Я рассказываю ей, с чего начнется наш фильм. Сначала плывет по Москве-реке Чапаев. Это мы будем снимать у Воробьевых гор или на Филях, где еще нет гранитных берегов. Вокруг плывущего начдива будем бросать в воду камни. Вроде как шлепаются пули.
— А потом Чапаев выходит на берег,— мечтательно продолжает Лева,— и здесь надпись: «Прошло двадцать лет…» И опять на экране Чапаев, он едет в открытой машине, смотрит на Москву.
— А где вы возьмете машину?— спрашивает Зина. Мы задумываемся.
— Он едет на велосипеде,— предполагает Славик.— А велосипед есть у Гоги.
— Славик, ты бы шел поиграть,— советую я. Он дуется, смотрит исподлобья.
— Опять, Алеша?
— Сиди, сиди,— удерживаю я Славика.
— Ну, вот,— продолжает Лева,— идет Чапаев по Москве, и встречается ему батальон красноармейцев. Чапаеву приятно видеть, какая у нас стала армия.
— А где вы возьмете батальон красноармейцев?— опять спрашивает Зина.
— Они по Плющихе часто с песнями проходят,— говорю я.
— А потом Чапаев видит в небе нашу авиацию,— рассказывает Лева.
— А авиацию где возьмете?
— На воздушном параде снимем.
— А потом Чапаев проходит по магазинам,— фантазирует Славик.— Смотрит на разные продукты, одежду.
— А где вы возьмете одежду?— интересуется Зина.
— Магазины не обязательно,— говорит Женька и хмуро косится на Славика.
— А может быть, про что-нибудь другое снимем фильм? А?— несмело предлагает Женька.
— Конечно,— смеется Зина,— ведь у вас нет ни одной женской роли. Вот хотя бы «Капитанскую дочку».
— Нет,— отвергает Лева.— Там зима была, а мы снимать начнем летом.
— И для чего вам женские роли?— вдруг говорит у меня за спиной Лидочка.
Как они с Мишкой вернулись в сарай, я не видел. Сейчас стоят в проходе, и оба предлагают снимать фильм без женских ролей. Мишка говорит об этом неуверенно, то и дело поглядывая на Лидочку. А Лидочка упрямо, настойчиво доказывает:
— Вот в «Чапаеве» всего одна женская роль. Анка-пулеметчица. А как все здорово. Зачем же много женских ролей?
— Пожалуйста, мы можем уйти,— встает Зина. Лидочка с Мишкой посторонились.
— Подождите, товарищи…— говорю я.— Лева? Женька? Ну, ребята, что же вы молчите?
Женька шнурок на ботинке скручивает, никак не попадет в дырочку…
Лева со Славиком беседуют.
— И почему это, когда тихо, то все слышно?— интересуется Славик.
— Потому что тихо, поэтому и слышно,— объясняет Лева и тоже осматривает свои шнурки.— Ты бы лучше погулял.
— А мне разрешили до восьми,— радуется Славик.— Каникулы!
— Ну, мы пойдем,— нерешительно оглядывается Зина.— Клава, нам пора.
— А пусть они еще спляшут,— просит Славик.
— В другой раз, мальчик,— говорит Зина.— До свидания, ребята. Пойдем, Клава.
И ушли. Щелкают по фанере капли…
Лева вдруг вспомнил, что у него есть дома дела.
Женька заторопился:
— Короля выводить пора…
— Ну, и я пошел,— говорит Мишка.— Привет, Алешка. Дверь поскрипела, поскрипела, остановилась. Теперь никого в сарае. Только Лидочка. Стоит у косяка, все также руки за спину. Ступает на фанеру, осторожно пробует ее носками, каблуками, улыбается. Пальто снимает, бросает его мне.
— А теперь смотри, глупенький…
…Фанера оказалась хорошей. Выдержала. В ушах все еще не проходит грохот каблуков. Я даже не знал, что Лидочка умеет так здорово плясать. ,
Провожаю ее до дверей. На лестничной клетке темно. Лидочка шумно дышит.
— Ну, я пошла,— шепчет.— Слышишь, вон мама ходит. До завтра, Алешка.
— Подожди…
— Пока, Алеша!— и скорее звонить.
Я опять в наш сарай. Уложил фанеру на землю. Пробую. Шум есть, а вот как у Клавы, как у Лидочки не получается…
Дома Нонка не спит. На лампе полотенце. Колдует над конспектами. Оглядела меня сверху донизу, вздохнула, полезла в буфет. Молока налила, хлеб пододвигает:
— Питайся уж, горе мое.
Я питаюсь. Питаюсь и думаю.
Нонка над учебником носом водит. Уши зажала и вникает:
— Синус квадрат плюс косинус квадрат равняется единице.
А мне не до синусов. В голове все перепуталось. Хочется спросить Нонку, но боюсь, что начнет смеяться.
Как же все на свете получается: сначала Лариска…. Потом Лидочка, а теперь вот Зина… Ну, просто Зинка-корзинка. Какая-то она вся… ну, наверное, таких взрослые называют «стройная». Я таких еще не видел.
Правда, как-то с Женькой шли мы по Бородинскому мосту, а впереди нас одна девчонка. Ее собака за поводок тянула, а девчонка упиралась, туфельками стучала, собаку сдерживала.
И вдруг ветер снизу, с Москвы-реки подул. У девчонки платье колоколом, а руки заняты и поправить нельзя.
Мы с Женькой даже остановились. Она дальше пошла, а мы все стоим, друг на друга смотрим.
Женька только и сказал:
— Тоже мне порода. Уши болтаются. Не то что у моего Короля.
