а Гриша уже побежал к роялю:

— Ребята, давайте учиться танцевать.

— Для чего нам танцы?— сержусь я.

— А ты считал до шестнадцати?

— Сейчас нет.

— Вот оно и видно,— смеется Гриша.

— А я сосчитала,— говорит Лидочка.— Ребята, нам нужно научиться танцевать.

Мы удивленно смотрим на Лидочку.

— Что вы уселись? Гога умеет, Лариска умеет, а мы что, хуже?

Теперь уже и я сосчитал.

— Правильно,— говорю, что мы, хуже?

Начали учиться.

Гриша из рояля выжимает танго, покрикивает:

— Алеша, не смотри под ноги.

— Лева, не ломай Мише руки. Это танго, а не борьба.

— Лидочка, не делай каменное лицо. Смотри в угол, на нос, на предмет.

Потом «кавалеры» по просьбе «дам» сняли ботинки, и пары задвигались смелее. Лидочка смотрит «в угол, на нос, на предмет», и передо мной совсем другая Лидочка. Будто киноактриса. Как же все это называется у взрослых? И вдруг меня осенило: кокетство! Вот как это называется.

Гриша закрывает рояль:

— Продолжим в следующий раз. Только учитесь на «от­лично».

Мы заверили.

…И вот вместе с нашим Гришей мы привезли из театра настоящие костюмы. Мешки сложили в пионерской комна­те. Гриша развязывает узлы, суетится со списком, все пере­считывает, никого не подпускает.

Пересчитал, успокоился. Только и сказал:

— Ну, валяйте.

Мы кинулись примерять костюмы. Шелка, бархат и еще чего-то. Всюду путается Славик, суетится, помогает нам за­стегивать пуговицы, смеется:

— Ну и костюмчики тогда были! Мировецкие!

— Да…— говорю я, оглядывая свой бархатный кафтан,— хорошо раньше люди одевались.

Женька напяливает царский наряд. Один Славик ему по­мочь не в силах. Помогаем все. Как-никак, а все-таки царь.

Вот уж где полно разного золота, мехов да каких-то цвет­ных камней! Это, значит, чтобы все прямо издалека угады­вали, что он царь.

Ну, а если вблизи? Или, скажем, царь пошел купаться в Москве-реке? Как же тогда люди узнают, что он царь? Так и будут купаться рядом в одной воде. И ничего люди не узнают.

— Алешка,— говорит Лидочка,— посмотри-ка. Я, навер­ное, не свое взяла.

Она стоит вся в цветных шелках, на голове какая-то шту­ка в разных камнях. Все переливается, светится.

— Ух ты!

— Алешка, тебе нравится?

— Здорово!

Меня за кафтан дергают. Это Славик.

— Мировецки! Да?

Лидочка посмотрела «в угол, на нос, на предмет», от­швырнула ногой пустой мешок и плавно пошла к окну. Да­же не оглянулась.

— Лидочка, постой,— прошу я.

Около нее крутится Лариска. Сует какие-то тряпки.

— Лидочка, ведь ты же старая служанка Еремеевна. Те­бе вот что надо, смотри-ка. Очень будет красиво…

Укрепляем последние декорации, примеряем бороды. У меня одна борода на двоих с Иваном Грозным.

Пришла Наташа. Около нее старшеклассники. Нам даже не пробиться. Я Славика приподнял, он кричит:

— Тетя Наташа!

— Славик!— радуется она. Старшеклассники удивленно расступились, мы поспешно окружили нашу Наташу. Она всех по очереди к себе прижимает, тормошит нас.

— Цыплята вы мои,— суетится она,— ой, как все вырос­ли! Алешка, ты же мне был вот до сих пор,— показывает Наташа,— ну-ка, а теперь?

Она меряет, я не дышу.

— Ого! Уже настоящий мужчина!

— Вы куда тогда от нас ушли?— вдруг вспоминает Сла­вик,

— Когда?

— А вот тогда, после того вечера в темноте. Помните? Ну, где еще немецкий коммунист выступал?

Лидочка сзади дергает Славика, он оборачивается, сердится.

— Ну, я же все помню…

— У тебя хорошая память,— смеется Наташа,— сколько будет семью девять?

— Шестьдесят три.

— Ну, вот и молодец. А помнишь, какую мы пели на том Вечере песню?

— «Заводы, вставайте»,— говорит Славик и поднимает кулак,— Рот фронт!

Нас зовет Пелагея Васильевна.

— У вас все готово?— тревожится она.— Скорее грими­роваться.

В пионерской комнате нас по очереди гримирует наш учитель рисования. Только Женька пожелал гримироваться сам. Ну что же — он художник.

Мы на сцене. Занавес закрыт. В дырочку видны зрители. Вон у стенки все наши учителя. С ними Наташа. А вон у ок­на тетя Агаша. Я ее в первый раз вижу без синего халата. На ней белая блузка и бусы.

И вдруг что-то очень знакомое, родное. Да это же мама с Нонкой. А рядом наш киномеханик Костя. Вот это да!

— Костя пришел,— толкаю я Женьку.

— Да здравствуют наши советские киномеханики!— го­ворит Женька.

— Мальчики,— слышу я за спиной,— как мы смот­римся?

Это Лариска. Она стоит под ручку с опричником Гогой и поправляет свои красивые волосы. И тут я вдруг вспом­нил:

— Лариска, подожди. У меня же для тебя кое-что есть.

— Что?

— Славик,— подзываю я.— Пулей в наш класс. Там в мо­ей парте сверточек. Скорее сюда.

По сцене мечется опричник Лева. Ко всем пристает:

— Кто знает, при Иване Грозном очки носили?

На длинный стол, покрытый красной скатертью, девчата устанавливают бутылки с ситро и жареные пирожки. Нас, артистов, то и дело вежливо отжимают от стола.

Меня трогает Славик, молча протягивает сверток. Я ско­рее к Лариске.

— Снимай свой кокошник,— тороплюсь я,— на вот, при­цепляй.

Она развертывает бумагу, потом марлю и в полутемном углу сцены засветилась, вспыхнула невесомая Нонкина коса.

— Ой!— вырвалось у Лариски.— Это мне? Да?

— Цепляй уж,— говорю я.