— ничего не разберешь. Все отряды перепутались.

Ну, конечно, целуются, смеются. И вдруг слышу: «Мама, кормили гадко. Скучища была страшная. Будили рано. Ни за что больше не поеду».

Смотрю, повис на шее у худой мамы толстый верзила. Ну, наверное, пятый-шестой класс. Вот как вы. А что мне было делать?— беспомощно разводит руками Наташа.— Вмешаться? А тут кругом цветы, ребята загаром хва­стаются.

Наташа опять присела, задумалась, наш пригласительный билет в руках вертит.

— Сегодня в пятнадцатой школе интересный вечер бу­дет. Комсомольцы собираются. Клава туда поехала.

— Это же наша школа,— довольные, переглядываем­ся мы.

— А какой вечер?

Наташа молчит, нас по очереди оглядывает. На дверь ос­торожно посмотрела, к нам придвинулась:

— Вот слушайте. Из фашистской Германии к нам тайно бежал революционер. И он будет сегодня выступать в пят­надцатой школе. Мы в зале свет погасим, чтобы никто его лица не увидел. И он будет рассказывать. А когда кончит, уйдет, мы опять свет зажжем. В общем, будет встреча ком­сомольцев в честь нового учебного года. Понятно? А осталь­ное — тайна.

Я смотрю на Леву. Лева — на Мишку. Мишка — на Жень­ку, Женька — на Лидочку, а Славик — на всех сразу.

— Можно мне туда?— спрашивает Славик.— Я буду очень тихо. Я воды в рот наберу. Вот хотите — прямо из это­го графина.

Наташа улыбается, Славика по голове треплет:

— Можно, Славик.

— А нам? Мы ведь не комсомольцы.

Она на часы смотрит, потом снова читает наш пригла­сительный билет.

— А как же кино?

— Ну, кино после вечера.

— После вечера я не смогу,— почему-то виновато гово­рит Наташа.— Меня ждут.

— Кто?

Наташа мнется, не отвечает.

Лидочка тихонько меня толкает. Я — Леву. Лева — Миш­ку. А Мишка — Женьку. Только Славик ничего не понял, головой вертит:

— А вы скажите, что с одним революционером в темно­те встречались, и все.

Наташа отворачивается, ищет рукой телефон, потом в окно смотрит, пальцем по стеклу водит. Мне кажется, она беззвучно хохочет. Успокоилась. Повернулась к нам какая-то вся ясная, повеселевшая.

— Ну, ребята, пошли. А кино давайте на завтра.

Вот она, наша пятнадцатая школа. В Москве школ много. А вот наша — пятнадцатая — самая лучшая. Она старенькая. В ней раньше гимназия была. И нам рассказывали, что в революцию в этой школе бои были. То белые ее занимали, то красные. А вот теперь мы. Мишка, Лева, Женька, Лидочка, Славик и я. И еще Лариска. Ну, и Гога из дом пять.

Вошли в школу. Ой, какая она вдруг маленькая! У лест­ницы на полу большой плакат сохнет; «Добро пожаловать!» Над плакатом важные старшеклассники согнулись, подмазы­вают кисточками буквы, прищуриваются, покашливают.

Мы идем за Наташей в физкультурный зал. С ней все здороваются, все ее знают. Я вижу нашу учительницу по русскому и литературе Пелагею Васильевну. Еле удержался, чтоб не кинуться к ней. Спрятался за колонну. Еще скажет, что нам нельзя на этот вечер. Прошла мимо. Остановилась. С кем-то заговорила. Я на нее смотрю. Все такая же она, только одета по-другому. Добрая. И улыбается все так же.

— Пелагея Васильевна!— не удержался я и скорее за другую колонну. Она по сторонам смотрит, руками разво­дит, вся такая радостная, хорошая. Может быть, мой голос узнала.

В физкультурном зале одни старшеклассники. Наташа сразу потерялась, а нас в угол зажали и еще подозрительно осматривают. Все больше на Славика косятся.

— Ты почему здесь, шкет,— больно щелкает его по затылку длинный, лопоухий, весь в прыщах старшеклас­сник.— Мелюзге сейчас нельзя.

— Ему можно,— выручает Лидочка,— он сын директора школы.

Лопоухий пожал плечами, очень удивился:

— Я знаю его сына, мы с ним в одном классе. Это не тот.

— А этот недавно родился,— убеждает Лидочка.

Лопоухий отошел к своим товарищам, что-то им пошеп­тал, и они все с интересом уставились на Славика. Потом лопоухий протиснулся к Славику, протянул ему перочинный ножичек.

— На, в подарок. Карандаш точить. Я не хотел тебя обидеть, мальчик. Стой, пожалуйста. А спросят дома, где взял, скажи — я подарил. Фамилии не надо, а наружность опиши.

— Угу,— соглашается Славик и сразу увлекся ножич­ком.

Вдруг в зале гаснет свет. В темноте голос Наташи. Она говорит о том, что сейчас комсомольцев школы будет при­ветствовать немецкий коммунист.

Ничего из его слов разобрать нельзя, а вот по голосу, по тому, как он то громко, то тихо говорит, я себе предста­вил, что ему было очень трудно пробраться к нам, в Совет­ский Союз. Я даже услышал, как он перепиливал решетку и по нему стреляли фашисты. И еще он, конечно, говорит, что немецкие рабочие никогда не начнут войну с советскими рабочими.

Он закончил. Мы все хлопаем. Старшеклассники кричат: «Рот фронт!»

Потом учительница по-немецкому стала переводить. И на­до же! Все совпало. Как я думал, так и есть.

Мы опять долго хлопаем. Вспыхивает свет. За красным столом только Наташа, наш директор школы и учительница по немецкому языку.

В зале нарастает торжественная и какая-то очень тревож­ная песня. Словно чапаевский горнист зовет дивизию в атаку:

Заводы, вставайте,

На битву шагайте…

Я смотрю на Мишку. Он весь подтянулся, руки по швам, глаза направлены куда-то далеко-далеко, может быть, туда, откуда бежал немецкий коммунист. Мишка поет как-то очень сурово, даже грозно:

Не страшен нам белый

фашистский террор,

Наш лозунг — всемирный

восстанья костер.

Так же торжественно поют все ребята, и только Славик стоит молча, крепко зажав в руке свое оружие — маленький перочинный ножичек.

Из школы мы вышли вместе с Наташей.