Мы сидим, решаем важные вопросы кинотехники, а Славик уже приволок две консервные банки, ручку от мясорубки и какую-то железку с шестеренкой на конце. Сложил все у наших ног, деловито заковылял прочь.

Мишка сбегал домой, вернулся с клещами. Начал вытаскивать гвозди с заборных досок. Славик рядом примостился, гвозди на кирпиче выпрямляет. Лева принес будильник без стрелок. Потряс над ухом, прислушался, положил в кучу.

— Тут полно колесиков. Может, для аппарата пригодится.

Не сговариваясь, мы с Лидочкой тоже пошли по домам. Поднялся и Женька.

Я стою посреди комнаты, соображаю, чем можно помочь развитию отечественного кинематографа. Вот мамина кровать. Она на колесиках. А куда ей ездить? Некуда. Молотком отбил все четыре колеса.

В ящике стола попалась вязальная спица, железные петли от форточки, примусная горелка, Нонкина заколка, большой старинный пятак и алюминиевый гребень. Все это я тоже принес в кучу.

Лидочка принесла шпульку от швейной машинки и ножницы. Попробовали на консервной банке — берут.

Всех удивил Женька. Принес ящик от граммофона, сплошь шестеренки, валики и колесики. Самолет можно собрать.

Пришли Гога из дом пять и его личный биограф граф де Стась Квашнин. Граф, конечно, персик мучает.

Гога ковырнул нашу кучу железа, заинтересовался:

— В утильсырье? А что сегодня в «Кадре» идет?

— Нет, это для киноаппарата,— неохотно пояснил Женька.

— Будем настоящий киноаппарат строить,— хвастается Славик,— как в «Кадре». Вот.

Гога смотрит на нас по очереди:

— Правда?

— Правда,— говорит Лидочка,— достанем чертежи и построим. Хочешь — помогай.

Он опять осмотрел нас, хмыкнул:

— Идиоты. Это же высшая математика, на заводах делают.

Мы на него никакого внимания. Следим за персиком.

— Вы серьезно? Без тре? Не бре?— крутит головой Гога.

— Без тре и без бре,— пыхтит над кучей Славик.— Честное октябрятское.

— Умора!— хватается Гога за живот.— Граф, взгляните на нищее королевство и на голого короля.

Граф взглянул и потянулся за своим блокнотом:

— Повтори, Гога, эту фразу.

Мы тоже взглянули. Граф перестал жевать персик, а Гога, отмахиваясь, попятился.

— Ну, ну. Юмор не понимаете.

Во двор впорхнула Лариска. Всем ручкой «привет!», a Гоге «привет» плюс улыбочка.

— Мальчики, что это у вас?

— Мы будем строить настоящий киноаппарат,— объясняет ей Гога.— Вот только чертежи достанем и начнем.

Я встаю, забираю, сколько могу, железок, иду к своему сараю, следом ребята.

На скамейке только Гога и Лариска.

Пришел в сарай и граф де Стась. Молча протянул мне пол персика, помялся в дверях, уселся на пороге:

— А меня примете?

— Что ты умеешь делать?— спрашивает его Лева. Граф голые коленки трет, пожимает плечами. Видно, он об этом никогда не задумывался.

— Строгать, или пилить, или железо гнуть?— подсказывает ему Женька.— Ну?

Де Стась только моргает, коленки гладит.

— Граф он. Не понимает,— сочувствует Лидочка.— Учить его надо.

— А у нас в чулане тиски настоящие есть,— вдруг ожил граф,— и персики. Принести?

— Тиски тащи,— распорядился Лева.

— А персики?

— Валяй и персики,— сказал Женька. Подумал, добавил:— Для натюрморта.

Это были великолепные тиски. Их можно привинчивать к столу. В них можно зажать и большую железку и вязальную спицу. Я принес кусочек сливочного масла. Мы обмазали винт тисков, и теперь губки ходят плавно, бесшумно.

— Вот видишь, граф, почему бывают революции,— говорит серьезно Лева,— станки должны принадлежать тому, кто на них работает.

Граф охотно согласился.

— Молодец, все понял,— хвалит его Лева.— А некоторые не понимают, и тогда начинается гражданская война. Это всем ясно?— спрашивает нас Лева.

— Всем,— отвечает Славик, старательно отрывая крылья у мухи.

Мы решили превратить сарай в настоящую мастерскую. Здесь будем строить киноаппарат. Сложили аккуратно дрова к одной стене, и теперь у нас три стенки свободные. К ним прибьем разные полочки, на них — инструмент.

Взялись за пол. Лидочка пробует его подмести веником, но ничего не получается. Грязи чуть ли не на полметра. Это гнилые щепки, кора, сопревшее тряпье, камни, ржавые листы железа, какая-то труха, битое стекло и очень много мокриц, от которых то и дело визжит Лидочка.

У тети Дуси взяли совок, лопаты, и тут уж началась настоящая работа.

Мы с Лидочкой метем рядом. Лидочка глубоко, честно поддевает лопатой мусор, прямо руками, если нет мокриц, вытаскивает камни. Она раскраснелась, лицо мокрое, руки по локти черные. Славик то и дело вытирает своим платочком ей лицо.

— Когда мы рядом,— тихо говорит мне Лидочка,— я могу работать, сколько хочешь.

Я молчу. Мы с графом выкорчевываем ржавый упрямый лист железа, и мне не до разговоров.

— Почему так бывает, Алеша?— не унимается Рыжик.

— Спроси у Левы, он все знает.

— При чем здесь Лева, я хочу, чтобы ты сказал,— шепчет мне в ухо Лидочка.— Ну, почему?

— Не знаю. Отстань.

Лидочка отворачивается и долго молча шурует лопатой. Потом я расцарапал палец, и она опять оказалась рядом. Высосала грязь с пальца, перевязала Славикиным платочком.

— Алеша, а почему, когда тебе кто сильно нравится, ты ему не нравишься?— снова шепчет Лидочка.

Я задумался. Это верно сказано. Так же у нас с Лариской. И почему так в жизни устроено? Вон она сидит на скамейке рядышком с Гогой. И ни разу не взглянула на сарай. Я даже пробовал петь про трех эсминцев, но опять она никакого внимания.

— Ну, куда ты все смотришь?— сердится Лидочка, подставляет совок.

— Ой, Лидочка!— вдруг заорал я.— Крыса! Лидочка завизжала, бросилась за дверь.

Теперь стало работать лучше. Можно копать и сколько хочешь смотреть на скамейку.

Наконец мы добрались до твердого грунта. Все подмели. Натаскали желтого песку, посыпали пол. Потом Лева принес из дома разных газет, и мы ими обили стены сарая. Получилось очень красиво и