— Не знаю, не знаю, — шепотом закричал папа. — На базе перепутали! Может, исправим еще. Давай, давай! А то сейчас войдет мама, а у нас…

Тут вошла мама.

Она неподвижно стояла в дверях и молча смотрела на папу, на меня, на столы, загородившие всю комнату. Папа, отвернувшись, прикручивал какой-то винтик. Сквозь его не очень густые волосы было видно, что покраснел даже затылок.

— Где трельяж, негодяи? — негромко спросила мама. — Я вас спрашиваю, кажется? Почему здесь одни столы? Где остальная мебель?

— Ты, главное, не волнуйся, — заторопился папа. — Сейчас мы одним махом соберем остальную мебель. Здесь еще масса деталей!

Мы вытащили из последнего ящика оставшиеся детали и снова принялись за работу. Мама стояла рядом и следила, чтобы мы не разбили зеркало. Из кухни выглядывал старший брат Геннадий, Он что-то подсчитывал…

Папа очень старался, чтобы опять не получить письменный стол. Мы оба страшно старались собрать маме именно трельяж. Мы привинчивали, укрепляли, выравнивали, не обращая внимания на коварную инструкцию…

Но ничего не вышло. Точнее, вышло, но не то. Вместо трельяжа постепенно получился аккуратный, самый симпатичный из всех, письменный столик. Пятый по счету.

Мама просто задохнулась. Она попыталась добраться до нас через столы, но не смогла. Они перегородили всю комнату. Два даже пришлось поставить друг на друга.

— Ну, Алексей! — сказала мама. — Этого я вам никогда не прощу! И Алешка тоже хорош… Ну, деятели…

— Семьсот рубликов, мда-а, — заметил старший брат Геннадий. — Цифра!

— А может, мы попробуем переделать? — жалобно спросил папа.

Но мама и слушать не хотела.

— Чтобы через четверть часа в моем доме не было никаких столов! — приказала она. — Немедленно разбирайте и увозите обратно в магазин! Хулиганство какое!

— Вот это зря, — вмешался брат Геннадий. — Не надо отвозить обратно. Надо их продать. По 150 рублей за штуку. Чистый доход — полсотни. Чистая прибыль!

Мама, задыхаясь от возмущения, ушла в другую комнату. За ней следом убежал Геннадий. На ходу он убеждал маму, что нужно начать покупать гарнитуры и делать из них письменные столы на продажу. Мама стонала и отмахивалась.

Мы остались вдвоем.

— Папа, — сказал я. — Что же теперь делать? Мы так хорошо их собирали. Неужели придется разбирать обратно и увозить? Такие столы!

— Ума не приложу, — вздохнул папа. — Наверное, придется разбирать…

Он чем-то позвякал из-за столов и опять вздохнул.

— Ты понимаешь, Алешка, в жизни все не просто…

— Понимаю…

— Вот я тут пробую-пробую, пробую-пробую…

— Пробуешь-пробуешь?

— Ну да! Пробую разобрать их обратно, а они никак, ну никак не разбираются! Просто не желают они разбираться обратно, вот ведь какая штука!

По-моему, больше всего взрослые работают в выходные дни. Они так устают к понедельнику, что их становится жалко до слез. Иногда мне кажется, если сделать не два выходных, а три или пять, — взрослые долго бы не выдержали. Уж больно они выматываются.

Вот и в эту субботу они с самого утра принялись за дела.

Первой начала мама. Она вошла в мою комнату со шваброй в одной руке, ведром в другой и спросила с порога:

— Алешка, ты чем занимаешься?

Я с трудом оторвался от окна, за которым наши ребята играли в хоккей, и показал на учебник:

— Учу уроки.

— Неужели? — ледяным тоном заметила мама. — А почему он у тебя лежит вверх ногами?

Я спохватился, но было уже поздно.

— Марш в другую комнату и принимайся за уроки, — распорядилась мама. — Да смотри у меня, не бездельничать! Господи, и в кого ты такой уродился?

Я промолчал. Взрослые любят задавать вопросы, на которые невозможно дать ответ. Не дадут человеку посидеть спокойно. Однажды на этот вопрос я ответил: в папу. Мама тогда прямо задохнулась от гнева и строго-настрого запретила мне так говорить об отце (хотя я о нем ничего и не сказал!) Поэтому в другой раз я ответил: в тебя, мама. Что тогда было, описать невозможно! Только с тех пор на вопрос, в кого я уродился, отвечать мне нечего. В кого, спрашивается, мне еще можно уродиться?! Чудаки эти взрослые.

Итак, мама выслала меня в другую комнату. Едва я сел за стол, вошел папа, вытираясь на ходу полотенцем.

— Алешка, ты чем это занимаешься?

— Учу уроки.

— А почему на моем столе?

— Потому что в моей комнате мама делает генеральную уборку.

Пала раздраженно взмахнул полотенцем.

— Она же прекрасно знает, что по выходным я занят диссертацией! Марш на кухню и занимайся там. Да смотри, не бей баклуши!

Папа задумчиво посмотрел на меня, и я понял, что он сейчас спросит.

И папа действительно спросил:

— Никак не пойму, и в кого ты у нас пошел?

— Я пошел на кухню, — ответил я.

Лишь только я устроился за кухонным столом, появился старший брат Геннадий. Он даже руками развел:

— Здрасьте, я ваша тетя! Ты что тут делаешь, а?

— Учу уроки.

— Другого места не нашел? — возмутился брат. — Мне нужно срочно допаять новый проигрыватель. Ну-ка, марш отсюда!

Я взял учебник и направился в коридор. На пороге я обернулся и сказал:

— От твоих проигрывателей кошки воют. Наш Тихон в прошлую субботу чуть в окно не выпрыгнул…

Брат рванулся за мной, но я успел заскочить в ванную и запереться изнутри.

— И о кого ты такой получился? — прокричал брат через дверь.

Ну уж ему-то я подавно не стал отвечать.

Брат рванул ручку, не добился успеха и отправился на кухню паять свой очередной проигрыватель.

Не успел я перевести дух, как в дверь постучала мама.

— Ты чего это закрылся? И вообще, что ты тут делаешь? Быстро уходи отсюда, мне надо сменить воду в ведре. Господи, и в кого ты только…

Я не дослушал и выскочил в прихожую.

По субботам портфель у меня всегда наготове. Я быстро надел пальто, нахлобучил шапку и нагнулся