маленького хозяина, потом тихо завизжала, точно жалуясь на что-то, и, уныло опустив голову, поплелась за Котей и Михеем.
— Все кончено! — произнес Витик и зарыдал.
— Страшно подумать, что мы никогда не увидим его больше. — Павлик тоже заплакал.
— Теперь восемь часов. До Лесовки верст двадцать. К утру он уже будет там, — произнес Арся.
— Да. И этот изверг Михей, может быть, забьет его до смерти, — сказал Вова.
— А все этот негодный Владин! — вскричал Бобка Яшуйко и, подскочив к Гоге, сидевшему со своим другом-графчиком в дальнем углу комнаты, закричал ему в лицо:
— Все из-за тебя! Я ненавижу тебя! Мы все ненавидим тебя! Из-за тебя мы лишились нашего милого Коти!
И Бобка не выдержал и заревел так, как никогда еще не ревел этот бедный толстяк.
Гога вскочил на ноги. Лицо его было бледно от душившего его гнева. Темные глаза сверкали.
— Что мне за дело, любишь ли ты меня или ненавидишь! Что же касается меня, то я рад, что мы оба с Никсом избавились наконец от этого маленького мужика, — произнес он сердито.
Внезапная тишина воцарилась в комнате. Мальчики, пораженные бессердечием их товарища, как будто не могли долгое время найти, чтобы ответить ему.
Наконец, Вова Баринов опомнился первый.
— Вон его! Совсем из пансиона вон! Мы не хотим его больше! Ни его, ни эту клетчатую обезьяну Никса! И завтра же скажем директору, что не хотим быть с такими негодными, бессердечными мальчишками. Обоих вон! Непременно!
Вова весь дрожал от охватившего его волнения. Губы у него тряслись, руки тоже.
— Вон, вон их, обоих! Непременно! Завтра же вон! — подхватили все остальные мальчики, усиленно размахивая руками.
— А сейчас чтоб их не было с нами! Пусть убираются подобру-поздорову, или я отколочу их на славу! — заключил, пылая негодованием, Витик Зон.
Гога вздрогнул и переглянулся с Никсом. Маленький франтоватый графчик затрясся как в лихорадке. Оба встали и выскользнули из комнаты.
— Трусы! — прокричал им вслед чей-то взволнованный голос.
— Жалкие шпионы! — отозвался другой.
— Гадкие предатели!
— Выгнать их обоих!
— Завтра же чтобы не было их здесь!
Крики мальчиков все разрастались и разрастались.
— Идем сейчас просить Макаку выключить их из пансиона!
— Нет, лучше отколотить их хорошенько!
— Ну, вот еще! Не стоит о них и руки-то пачкать! Вон их! Вон! Сию же минуту!
Крики росли с каждой минутой. Стон стоном стоял от них во всем здании пансиона. Вдруг кто-то крикнул:
— Молчать!
Этот мальчик был Алек Хорвадзе. Маленький грузин был взволнован как никогда. Его черные глаза метали молнии. Лицо так и пылало.
— Рыцари! — закричал он. — Слушайте меня, не перебивая. Я придумал, как спасти нашего друга. Если вы дадите мне слово исполнить все, что я от вас потребую, то — вот вам моя рука — Котя будет ужинать сегодня ровно в десять часов в этой столовой вместе со всеми нами. Но только дайте слово, рыцари, повиноваться мне беспрекословно и до конца.
— Даем! Даем! — хором отвечали ему мальчики.
— В таком случае те, кого я назову, выходите вперед, — скомандовал Алек.
— Так точно, ваше величество, — пропищал Бобка.
— Кто посмеет еще назвать меня царем или величеством, тому я дам хорошую трепку! — сверкнул на него своими черными глазами Хорвадзе и тотчас же добавил уже спокойно: — А теперь выходите вперед по очереди. Павлик Стоянов.
— Я.
— Вова Баринов.
— Здесь!
— Витик Зон.
— Я тут!
— Арся Иванов.
— Налицо!
— Бобка Ящуйко.
— Здесь. Только не дерись, пожалуйста…
— Дима Бортов.
— Весь тут!
— Греня Кошуров.
— Я!
— Антоша Горский.
— Есть такой!
— Гутя Ломов.
— Ау!
— Со мною вместе пойдут десять человек, считая и меня, самые высокие и сильные, — наскоро окинув глазами выбежавших вперед к нему мальчиков, произнес деловито Алек и затем продолжал: — те, которые останутся, постарайтесь нашуметь как следует за себя и за нас, чтобы никому и в голову не пришло, что нас десятка здесь не хватает. Поняли?
— Поняли! — отвечали оставшиеся мальчики.
— А вы, рыцари, вперед! И как можно тише! Я бы рекомендовал даже снять сапоги, — обратился Алек к послушно следовавшим за ним десяти мальчикам.
Все десять рыцарей пригнулись к полу, точно нырнули, и в следующую минуту уже шли в одних носках. Сапоги понесли с собою.
— Мы идем за Котей, Алек? — нерешительно осведомился Павлик по дороге.
— Нет, мы идем на чердак! — угрюмо отвечал их предводитель.
— На чердак? — произнесли недоумевающие все девять мальчиков разом. — Но что же там такое на чердаке?
— Многое, — коротко отвечал Алек тем же тоном, — там лежат корзины со всякой рухлядью, ящики с хламом и сундук с нашими святочными костюмами. Больше ничего!
— Больше ничего! — отвечали мальчики и разом замолкли, потому что уже были на чердаке, где Алек быстрой рукой зажег вынутый из кармана свечной огарок.
Михей и Котя шли густым темным лесом. Кудлашка плелась за ними. Черная ночь покрыла чащу. Но у Михея был фонарь, которым он освещал дорогу. Отошли недалеко, всего каких-нибудь полверсты от Дубков, потому что от волнения и горя маленький пленник Михея едва передвигал ноги.
— Не могу дальше идти, — прошептали его трепещущие губы, — дай мне отойти маленько!
— Еще чего! Ишь ведь барин какой! — грубым голосом закричал Михей. — Не велишь ли еще заночевать в лесу? Нет, братец ты мой, дудки это! Небось, здесь сейчас нечисть всякая водится и лесовик, не к ночи будь сказано, и русалки, и все такое. Заведут в чащу и замучат. И поминай как звали. Говорят тебе, прибавь ходу, а не то…