В беззлобной перебранке друг с другом, заменявшей воинам утреннюю зарядку, никто и не заметил, как под попоной торопливо одевалась Марьянка. А когда ее увидели, перед казаками вновь стоял стройный, как тростиночка, посыльный «Борька». Машков все еще бегал по «крепостце» полуодетый, а лицо светилось счастьем. Счастьем ночи, исполнившей все его мечты, наполнившей блаженством его жизнь, радостью более сильной, чем медленно подползающая к ним смерть.

– Вон они, татары! – крикнул он. – Будьте внимательны, братцы! Пусть подойдут поближе, тут мы и пальнем так, что они точно подумают – земля-де их носить отказывается! Только спокойно, други, только спокойно!

А потом они поняли, что не одни на берегу. С лодок спрыгивали в воду их товарищи, готовили ружья и пищали, вытягивали ладьи на сушу, и стена крепостцы становилась все выше, даже самый лихой всадник не смог бы перескочить ее. Строгановская тактика покорения Сибири не лошадно, а на ладьях, оказалась мыслью гения.

Тысяча человек пронесла через Пояс Каменный настоящую деревянную крепость!

Кричали сотники, монахи, по одному на каждую сотню, сжимали в руках хоругви и стяги.

С мрачным видом в маленькой крепостце появился Ермак. Отец Вакула, сменивший к тому времени крест на пистоль и кривую саблю, с умиротворенным видом готовился к бою. Машков с Марьянкой присели за перевернутой ладьей и поглядывали на татарский лагерь.

– Спасибо тебе, Ермак Тимофеевич, – прочувствованно сказал Машков атаману. – Спасибо, что на помощь пришел.

– Откуда здесь Борька? – мрачно поинтересовался Ермак, словно и не слышал слов благодарности.

– Да вот, словно из ниоткуда появился.

– Когда?

– Под утро уже. Когда поп нас будить начал, он уже тут был, – легко солгал Машков. – Я еще подумал, может, Ермаку чего понадобилось! И чего огольца прислал? Вот я и понял… что план прежний ты переменил. Ты ведь не бросишь друга старого на погибель…

Ермак смолчал. «Что сталось с Ванькой, – думал он печально. – Врет мне, предает своего же товарища лучшего ради огольца, с которым по ночам милуется. Если бы не был он Машковым, я бы ему шею сейчас точно свернул! Двенадцать лет вместе мы Русь топтали, от Волги до моря Черного, от степей ногайских до полей московских. И царь нас к смерти приговаривал, и охотились на нас, как на волков лютых, и всегда-то нам шкуру свою спасти удавалось. Эх, Ванька, Ванька, моли Бога, чтоб позволил он тебе в битве этой голову сложить. Не смогу я друга лучшего убивать-то…»

Стоял ясный, безоблачный майский день. Утро во всем блеске весеннем. Степная трава мерцала, переливалась всеми оттенками зеленого. Мирно светило солнце.

Татары пошли на штурм.

Ливонские пушкари спрятали за пазухи недоеденные краюшки хлеба, смахнули с бород крошки и запалили фитили.

Лучники прицелились, а казаки воткнули в землю перед собой копья, превратив лагерь в огромного железного ежа, о колючки которого неизбежно суждено «поцарапаться» желтолицым всадникам.

Князь Таузан погонял конька в бой одним из первых.

– Во имя Аллаха и Пророка его! – выкрикнул он, подавая знак к началу атаки. Как и Кучум, был он мусульманином правоверным, а вот его воинство, обязанное умирать за Пророка, думало немножко по- другому. Они пришли с далеких просторов, потомки великого Чингиза, сыновья серебряных рек и одиноких пустынь, бесконечных степей и безмолвных лесов. Так при чем здесь Аллах? Надо просто уничтожить этих русских, смахнуть саблями их головы с плеч, добыть их чудо-оружие… только это и было важно. А при чем здесь Пророк?..

Подпустив татарских воинов на расстояние пушечного выстрела, Ермак рассек саблей воздух, и немецкие пушкари дали первый залп.

Человеку, который просто видит каждый божий день пронзительно-синее безоблачное небо и яркое солнце поутру, поди попробуй объясни, что из этой бесконечной синевы может внезапно раздаться гром небесный. А так оно и бывает, однако… Жуткий грохот сотрясал воздух, поднимались клубы тумана страшного, а потом ударил кулак небесный по скачущей на врага татарской коннице. И три огромные воронки образовались в рядах кучумовой армии… Дождем лились с небес пушечные ядра, убивая людей, лошадей, терзая тело земли.

Стреляли из пищалей, по четыре группы, и когда отстреливалась последняя, первая группа уже успевала по новой перезарядить свое оружие, несущее гибель татарскому воинству.

Сегодня бы такое ведение боя назвали как-нибудь очень по-научному… но в 1582 году это казалось чем-то жутким, почти сверхъестественным!

– Во имя Аллаха и Пророка его! – вновь прокричал князь Таузан, но грома небесного, сеющего гибель и уничтожение, было слишком много для маленьких желтолицых всадников. Они разворачивали коней, устремляясь обратно в спасительную степь. Им расхотелось уже штурмовать крепостцу из ладей, им просто хотелось спасти свои жизни…

И только маленькая группа из двух сотен самых верных Таузану воинов осталась рядом с князем. Это были преданнейшие Кучуму слуги, которых старый хан отдал Маметкулю в качестве охраны, а тот, в свою очередь, подарил Таузану.

Ермак, стоявший рядом с Машковым и Марьянкой, с силой ударил своего посыльного по спине.

– Пусть от каждой сотни по пятьдесят человек к атаке готовится! – крикнул атаман. – И пищальщики тоже пусть готовы будут! Беги, давай, потрох сучий!

Марьянка рванулась было исполнять приказ. Но Машков удержал ее.

– Я передам! – спокойно произнес он.

– Я Борьке приказ отдал, не тебе! – прорычал Ермак, едва сдерживаясь. – Он пусть бежит…