еще совсем юнец незрелый, Ваня. Словно его только что от мамкиной титьки отняли. Но года через два настоящим мужиком станет, таким как раз, какие нам и надобны.
– Если ему в том черт поможет, тогда – да, может быть, – вздохнул Машков. Сегодня его не в меру тянуло пофилософствовать. – Поживем – увидим…
Через два года ей уже восемнадцать будет. Да что такое два года для русского человека?! У кого есть время, может с ним вольготно обходиться, как бояре со своей казной. И если так рассуждать, всяк казак – такой бо-о-гатый человек получается…
К счастью, подобные разговоры с Ермаком были большой редкостью. Здорово они играли Машкову на нервы. Постоянное беспокойство за Марьяну, а вдруг откроется, что «Борька» – девка, буквально разрушало Ивана.
– Ничего не поделаешь, – сказал он Марьянке на девятый день их похода. – Я должен потчевать тебя тычками и затрещинами у других на виду. Такова уж казацкая наука.
– Не дергайся, Иван свет Матвеевич, – спокойно отозвалась Марьяна. – Если это ради моей же безопасности…
– Но я не могу! – простонал Машков. – Если я тебя хоть раз толком ударю, то все кости переломаю.
– А ты понежнее не можешь?
– Не пробовал. Но в любом случае синяки-то останутся.
– Ну, если ничего не поделаешь, – вздохнула девушка, глядя на него бездонными голубыми глазами.
Машков вмиг почувствовал себя преотвратно! Вон ведь она как с ним разговаривает! Что поглаживает тебя и пощечину дает одновременно! А этот взгляд… В таких глазищах утонуть можно. Ну, и как прикажете терпеть все это два года-то?
Он пошел к попу, полаялся с ним для приличия, выплескивая в пустой брани все то, что накопилось на сердце за последнее время.
– Спасибо, – сказал Иван потом и повернулся прочь, собираясь уходить. – Теперь и жить можно.
Казачий пастырь Вакула Васильевич Кулаков ухватил Машкова за руку и постучал кулаком по лбу.
– У тебя что, совсем с головой не в порядке, Ваняша?
– Да нет же, отче, – скрипнул зубами Машков. – Просто то, что в нутре засело, вам, попам, не понять…
Взлетали искры весело горевших костров, благостное их тепло перекрывало холод свежей июньской ночи, лошади шумно фыркали, казаки во сне по-домашнему мирно похрапывали.
– Почему ты не убегаешь? – внезапно Машков заинтересованно глянул на Марьянку. Все эти дни мысль о ее возможном побеге занимала его. Возможностей-то сбежать было хоть отбавляй. Вот, например, вчера, когда они мчались по маленькому городку Чугуновску. Никто ведь тогда за «пареньком Борькой» не присматривал. Так нет же! «Он» словно приклеился к Машкову и, кажется, даже визжал по-казачьи, да еще так, что кровь стыла в жилах.
– У меня предназначение перед Богом, – серьезно отозвалась Марьянка, закутываясь в попону.
– Предназначение? Ого-го! И какое же, позволь узнать?
– Сделать из одного висельника Ивана, Матвеева сына, нормального человека.
– Это чего ж ты хочешь содеять-то? – в ужасе спросил он. – Убить меня собралась, да? А, Марьянка? – Машков жутко скрипнул зубами. – За кого ты меня принимаешь, черт бы тебя…
– В душе ты ж человек неплохой, Машков.
– Ну, когда дьявол хвост спрячет, он тоже ничего выглядит.
– Я ведь не о том говорю, Иван! Ты как будто на две половинки саблей рассечен, и ничем эти половинки не склеить.
– Чем же это плохо? – обиженно поинтересовался Машков.
– Не понимаешь ты…
– А ты зато понимаешь, да?
– Да!
Он глянул на нее, увидел под попоной очертания кинжала, лежавшего на теле девушки, и повернулся к Марьянке спиной.
«Гнать ее надо, гнать, – мрачно подумал он. – Или мне действительно придется ударить ее – в полном соответствии с добрыми старыми традициями: а ну, глазья-то опусти, баба! Э-э, да чего там, я ее просто забью насмерть…»
Грели его, согревали подобные мысли, согревали уж тем, что он прекрасно знал – никогда так не поступит.
Ночью, поняв, что не сможет заснуть, Машков вновь отправился к пастырю их казачьих бродячих душ. Батюшка по обыкновению изрядно уже принял и с блаженным видом начищал добытые, вернее, «подаренные» сотоварищами по божьему цеху, священные для него вещицы. Завтра будет воскресный день… Надо бы молебен отслужить, а потом и в путь-дорожку пускаться можно.
– Иди-ка ты отсюда прочь, Ваняша! – заявил поп, отмахиваясь от казака распятием. – Знаю я все матюки твои, выучил уже! Меня этими богохульными словесами не проймешь!
– Я за советом, отче! – Машков казался столь смиренным, что отец Вакула с любопытством покосился на него.
