Петрович 13 октября 1887 года внезапно скончался в петербургской гостинице. Похоронили его на кладбище московского Новодевичьего монастыря. Его любили и ставили рядом с А. С. Хомяковым «за русскую душу, русский взгляд на вещи». Гиляров-Платонов оставил после себя множество трудов по православному богословию, истории религиозного раскола, русской и славянской филологии, русской политической экономии. Часть из них была издана уже после смерти автора: «Основные начала экономии» (М., 1889), «Сборник сочинений» (т. 1–2, М, 1899), «Университетский вопрос» (СПб., 1903), «Экскурсии в русскую грамматику» (М., 1904), «Вопросы веры и церкви» (т. 1–2, М., 1905–1906), «Еврейский вопрос в России» (СПб., 1906). По словам В. В. Розанова, в Гилярове-Платонове «открывался чрезвычайный ум, показывался глубокий мыслитель, которого Россия не успела заметить у себя». Один из его посмертных сборников статей и писем друзья назвали: «Неопознанный гений».

В Москву со всех сторон света везли не только товары, но и арестантов, которые, пройдя через пересыльную тюрьму на Воробьевых горах, отправлялись по многострадальной Владимирской дороге в Сибирь на поселение или в каторгу.

Тюрьма не располагает к веселости — холодные каменные стены, темные, как глазницы черепа, окна, выкрашенные черной краской двери с маленькими окошками, повсюду запоры, решетки, штыки сторожей. Но московскую тюрьму середины XIX века арестанты предпочитали любой другой.

«Удобством наши темницы не отличались, — писал в научном труде «Русские народные картинки» Д. А. Ровинский, — было в них и тесно, и душно, точно так же, как тесно и душно в куриной избе бедняка крестьянина. Но при каждой тюрьме был непременно двор, окруженный частоколом, на этом дворе заключенные проводили большую часть дня. Знаменитый Говард, осмотревший тюрьмы чуть ли не всего света, отзывался о московской тюрьме очень сочувственно. Лица у арестантов, по его словам, были полные и здоровые, и не было и в помине признаков так называемой тюремной лихорадки, которая распространена в западных тюрьмах».

Конечно, не только относительная свобода тюремного порядка ценилась арестантами в Москве. Они ожидали встретить здесь христолюбивого доктора Гааза, который похлопочет перед начальством за облегчение их злой судьбы, и получить милосердную помощь сердобольных обывателей, столь обильную, что ее хватало на весь долгий путь до Сибири.

«Что народ смотрит с состраданием на преступника, уже наказанного плетьми и осужденного на каторгу и ссылку, и, забывая все сделанное им зло, несет ему щедрые подаяния вещами и деньгами — это правда, — писал в официальной «Записке по устройству уголовного суда» Д. А. Ровинский. — Что народ жалеет подсудимых, просиживающих на основании теории улик и доказательств, в явное разорение своего семейства и государственной казны, — и это правда. За это сострадание следовало бы скорее признать за народом глубокое нравственное достоинство, нежели обвинять его в недостатке юридического развития».

Кого только нет в русском остроге — доме плача и скорби! Седовласые старцы-староверы, прозванные властью раскольниками, опрятно одетые аристократы — воришки, крадущие только бумажники по театрам и храмам; угрюмые мокрушники — осужденные за убийство с пролитием крови злодеи. Более других — привыкших к тюремным нарам бродяг, не унывающих в своих серых армяках. Сидя в мешке, как на блатном жаргоне называют острог, большинство уже попробовали благодетеля — кнута или хлыста, стали крещеными и теперь мечтают о прохладе — пройти медленным шагом по Москве, собирая подаяние под заунывное пение «Милосердной».

По примеру Федора Петровича Гааза и прокурор Дмитрий Александрович Ровинский в сопровождении стряпчих и секретарей каждую субботу обходил пересыльную тюрьму и Бутырский тюремный замок, стараясь удовлетворить жалобы осужденных и ускорить разбор дел, находящихся под следствием.

«Большая часть из вас, господа, только что окончила образование, — наставлял Д. А. Ровинский молодых следователей. — Вы еще неопытны в деле. Но нам дорога ваша неопытность. Вы не привыкли еще видеть в арестанте немую цифру, которую чиновники с таким старанием сбывают друг другу. Для вас всякое дело еще так ново и полно жизни. Опытности вам научиться недолго, если вы решитесь вполне отдаться вашему делу. С вами поделятся ею те из ваших товарищей, которые уже знакомы со службой. Вы же, в свою очередь, поделитесь с ними тем первым и дорогим жаром молодости, с которым так спорится всякая работа. Помогайте друг другу, господа, наблюдайте друг за другом, не дайте упасть только что начатому делу, будьте людьми, господа, а не чиновниками! Опирайтесь на закон, но объясняйте его разумно, с целью сделать добро и принести пользу. Домогайтесь одной награды: доброго мнения общества, которое всегда отличит и оценит труд и способности».

Дмитрий Александрович Ровинский был выдающимся деятелем по подготовке и проведению в жизнь судебной реформы 1860-х годов, решительный противник телесных наказаний и инициатор суда присяжных. Его служение Закону можно назвать династическим. Отец, Александр Павлович, смоленский дворянин, с назначением после Отечественной войны 1812 года в Москву военным генерал-губернатором графа А. П. Тормасова, стал в Первопрестольной вторым полицмейстером, помощником А. С. Шульгина, вместе с которым устроил прославленную пожарную команду. В Москве он женился на дочери лейб-медика Екатерины II И. И. Мессинга. Анна Ивановна принесла за собой богатое приданое и 16 августа 1824 года родила сына.

В 1837 году тринадцатилетний Дмитрий поступил в петербургское Училище правоведения. «Жил он со всеми мирно и тихо, — вспоминал старший товарищ Ровинского по училищу В. В. Стасов, — учился хорошо и исправно, как тоже множество других товарищей, и отличался разве тем, что вздумал участвовать в училищных концертах, которых тогда бывало у нас много… Стал учиться играть на контрабасе. Играл на контрабасе также и другой наш товарищ — князь Д. А. Оболенский, впоследствии член Государственного совета и статс-секретарь. Они у нас на концертах стояли на эстраде рядом: один — большой [князь Д. А. Оболенский], другой — маленький, один — черный, другой — рыженький и курчавенький… Но, выйдя из училища, каждый из них двух положил свой толстый смычок в сторону и больше до него во всю жизнь уже и не дотрагивался».

Ровинский закончил училище в 1844 году по первому разряду и с чином титулярного советника был направлен в родную Москву помощником секретаря седьмого департамента Сената. В 1848 году его назначили губернским казенных дел стряпчим, в 1850-м — товарищем председателя Уголовной палаты, в 1853-м — московским губернским прокурором, в 1870-м — сенатором уголовного кассационного департамента Сената, и в последней должности он оставался вплоть до кончины.

Ровинский осуществлял в городе надзор за порядком судебного производства и охрану интересов частных лиц. «Он не вступал в служебные пререкания, — вспоминал управляющий канцелярией министра юстиции Д. Е. Бер, — но сильные и могущественные лица г. Москвы и московского генерал-губернаторства охотно, а иногда и весьма неохотно подчинялись его требованиям, заявляемым в самой мягкой, но твердой и законной форме».

Когда 26 мая 1894 года торжественно отмечали пятьдесят лет государственной службы на благо российского судопроизводства тайного советника Ровинского, больше всего говорили о второй стороне его жизни, посвященной собиранию и изучению живописных портретов, гравюр, икон, лубков. Ведь даже его первая появившаяся в печати статья касалась вопросов искусства — разбор сочинения И. Е. Забелина «О металлическом художественном производстве в древней Руси» (журнал «Отечественные записки», 1853 г.). Следом длинной чередой пошли книги: «Русский гравер Чемесов», «Одиннадцать гравюр И. В. Берсенева», «Подробный словарь русских гравированных портретов» (4 тома), «Подробный словарь русских граверов XVI–XIX веков» (2 тома), «Полное собрание гравюр Рембрандта» (4 тома), «Николай Иванович Уткин, его жизнь и произведения», «Федор Иванович Иордан», «Русские народные картинки» (5 томов), «Достоверные портреты московских государей», «Виды Соловецкого монастыря», «Полное собрание гравюр учеников Рембрандта и мастеров, работавших в его манере», «Материалы для русской иконографии» (12 томов),